Политолог Александр Рар в недавней статье высказывает предположение, что Россия могла бы вернуть к себе симпатии Европы в том случае, если бы сменила свою нынешнюю — условно, «жесткую» — линию во внешней политике на более «мягкую». Тогда бы на «западный» разворот России Европа, точнее, наиболее мощная в экономическом отношении европейская страна Германия, могла бы ответить поворотом в сторону Востока в духе Вилли Брандта и Герхарда Шрёдера.
Я был бы рад, если меня мог бы кто-нибудь убедить в обратном, но, по-моему, на западном фронте российской внешней политики «перемен» нет и не предвидится. И проблема здесь не в каких-то плохих качествах отечественной дипломатии. У России на самом деле и нет в запасе никакого особого маневра во внешней политике. Это значит, что любая ответственная и разумная власть в нашей стране будет проводить ровно ту же внешнюю политику, какую проводит власть нынешняя. Если и возможны какие-то кардинальные перемены на этом направлении, то только к худшему. Либо, что тоже маловероятно, эти перемены будут зависеть уже не от нас.
Ну в самом деле, что бы такого мог сделать любой российский президент в международной политике, чтобы улучшить отношения с Германией, ЕС, США, кем угодно на Западе?
Россия в любом случае будет стремиться продолжать и развивать торговые отношения с Европой в той мере и в той степени, в какой она это делает сейчас. Никакого особого протекционизма по отношению к европейским товарам в России сейчас нет — это вот в Греции, где я только что имел счастье провести две недели, продают в магазинах и тавернах только греческое вино и греческий коньяк, полки российских магазинов буквально заполнены европейской алкогольной продукцией, как и другими импортными товарами. Так что если какие-то изменения и возможны в торговой политике, то лишь в сторону большей закрытости и защиты собственного производителя. Но этого как раз трудно ожидать по причинам политического характера.
И в отношении Афганистана у России нет никакого особого маневра — уйдет НАТО, придется договариваться с партнерами по ШОС, чтобы не допускать превращения этой страны в военную базу исламских террористов или же вооруженных наркоторговцев. И относительно Сирии и Ирана любой ответственный руководитель страны будет говорить то же самое, что говорит сегодня Путин, а всякая иная позиция просто не найдет понимания во внешнеполитическом истеблишменте России.
Что еще можно сделать? Можно, конечно, чуть-чуть ослабить градус внутреннего антиевропеизма, чуть меньше подчеркивать социально-культурные различия между Россией и современной Европой — например, не столь большое внимание уделять вопросам сексуальной морали. Проще говоря, поменьше говорить об однополых браках как о признаке духовного вырождения некогда христианской Европы. По правде говоря, и здесь я не очень уверен в успехе. Как-никак в этом вопросе схвачен реальный оселок противоречий, которые раскалывают сегодня Европу, и едва ли российское общество может просто игнорировать данный спор, и столь же маловероятно, что в этом споре большинство населения страны выберет в ближайшее время другую сторону, чем ту, которую занимает сейчас российская власть. Даже если на вершину власти в России когда-либо заберется убежденный атеист, либерал и антиклерикал, я сомневаюсь, что он рискнет откровенно играть в пользу активных меньшинств, добиваясь легализации и публичного признания их требований и прав. Споры, конечно, будут вестись, но, думаю, политическое руководство будет еще долгое время оставаться в сфере ответственности консервативных групп.
Итак, шансов на возникновение какого-то «западного» вектора в российской политике мало. Но все же они тем не менее есть. На самом деле во внешней политике у российской власти практически нет маневра, а если и есть, то он чреват такими рисками, что на него мало кто решится. Но вот во внутренней политике маневр имеется. Более того, он почти неизбежен — наша система, как я уже много раз говорил, используя терминологию немецкого правоведа и политолога Карла Шмитта, страдает от политической неоформленности. Это отсутствие внятной четкой политической формы — главная беда нашей страны, и, думаю, именно при устранении данной проблемы возникнет то поле, на котором будут разыгрываться все основные политические конфликты.
И тут возможны будут разные стратегии. Неизбежно возникнет стратегия, условно говоря, европейская, предполагающая эволюцию России в сторону европейских политических систем — парламентских или президентско-парламентских по-французскому образцу. Но не исключаю, что в ходе будущих дебатов наконец-то откровенно заявит о себе и иная, евразийская, доктрина, согласно которой наиболее оптимальным типом правления в России окажется признан тот, что мы наблюдаем в большинстве стран нашего ближнего зарубежья — в Азербайджане, Казахстане, Белоруссии. Возможно, появятся и сторонники утверждения конституционной монархии как самого стабильного строя, который только знало человечество. Вот тут я предвижу самые резкие и грандиозные метания из стороны в сторону.
Обязательно проявятся разные векторы нашей политики, и некоторые из них, конечно, обозначат себя как европейские. Поддержит ли Европа «европейский» вектор нашей внутренней политики и насколько искренней и весомой окажется эта поддержка? На этот вопрос я, честно говоря, не готов дать ответ. Но только на этом направлении я вижу открытое поле для появления в России чего-то более европейского, чем то, что мы имеем сегодня. На всех других полях фигуры стоят уверенно и прочно, и со своих позиций они сойдут не скоро. Что, кстати, делает саму игру далекой от развязки — к общей выгоде для обеих играющих сторон.
