Жарко. В Нью-Йорке особенно. Надеясь сбежать от зноя, я перебрался сперва в горы Вермонта, а потом — в океан Массачусетса. Но и там не легче: все горят, жаждут правды и не отходят от телевизора.
Судебное дело Циммермана оккупировало страну и раскололо ее на несколько частей. Одни рады вердикту, другие им возмущены, третьи вынесли свой гнев на Тайм-сквер, где и без того дышать нечем. Остальные готовы выслушать аргументы присяжных, единодушно оправдавших 28-летнего дружинника наполовину перуанского происхождения Джорджа Циммермана, обвинявшегося в убийстве невооруженного 17-летнего чернокожего подростка Трэйвона Мартина.
На поверхности всё выглядит очевидным, как в шахматах. Раз белый убил черного, то шесть белых присяжных (все женщины) оправдали убийцу из расовой солидарности. Во всяком случае так поняли вердикт возмущенные меньшинства и примкнувшие к ним либералы, к которым в данном случае я себя не отношу: меня волнуют подробности. Они и составляют суть дела в той предельно конкретной, освобожденной от идеологических клише и расовых стереотипов версии, которая предстала перед присяжными.
Их мне тоже жалко, потому что каждый мог бы оказаться в том же мучительном положении. Всякий раз, когда меня вызывают в суд, чтобы исполнить свой гражданский долг, я молюсь, чтобы пронесло и не выбрали. Ведь это — лотерея, которая, как, честно говоря, все они, может изменить жизнь, и всегда к худшему. Процессы, которые часто тянутся месяцами, вырывают вас из обычного течения жизни, обрекая на тоскливые заседания в компании случайных людей. Еще хуже, что вместе с ними вам предстоит решить чужую судьбу и жить с этим решением до старости, если, конечно, не попадешь под пулю обиженного мстителя. (Не зря личности присяжных с процесса Циммермана сохраняются в секрете и обозначаются буквами и цифрами.)
Зато присяжные обладают неслыханной властью: в длинной юридической иерархии нет никого важнее. Присяжные даже выше закона, потому что, в сущности, они и есть закон, закон, воплощенный в среднем, простом, не обремененном специальными юридическими знаниями (таких не берут) человеке.
Итак, шесть ничем не провинившихся женщин попали — против своей воли! — на процесс, где они прежде всего должны подняться над своими тайными предрассудками. В Америке, где расовая проблема — всегда проблема, присяжные обязаны быть дальтониками, и я верю, что если бы Циммерман был черным, а Мартин белым, вердикт остался бы тем же.
Почему? Потому что суд интересуют только факты, которые подтверждают показания Циммермана, оправдавшего случившееся самообороной. Он выстрелил в соперника лишь тогда, когда тот повалил его на землю и бил (не менее шести раз) головой об асфальт. Откуда это известно? От эксперта, который доказал, что пуля пробила рубашку подростка, нависшего над лежащим противником. Ткань не облепила его грудь, как это было бы в любом другом случае, а свисала на несколько сантиметров от тела.
И это — лишь один пример того дотошного разбирательства, из которого, собственно, состоит весь процесс: факты без риторики. Их, и только их, обсуждали на протяжении 16 часов запертые в судейской комнате присяжные, прежде чем прийти к своему нашумевшему на всю стану выводу.
С вердиктом можно не соглашаться. Можно обвинить флоридских полицейских в недостаточно тщательном расследовании дела. В ходе процесса можно критиковать сомнительную тактику прокурора и хвалить блестящую стратегию защиты. Можно говорить о бессознательном предубеждении белых против черных. Можно вернуться к рабству, а можно вспомнить африканские корни Обамы, которого уже во второй раз Америка выбрала своим президентом. И несмотря на это, можно долго говорить о неизбывной подозрительности белых к черным — и наоборот, конечно. Чего точно нельзя допустить, так это того, что судебное решение было принято под посторонним давлением. Как бы ни пришли к своему вердикту присяжные, он целиком и полностью на их совести. И это важнее всего, ибо высшая ценность Америки — независимость суда, которая и делает демократию возможной. Последний арбитр в бесконечных спорах, которые не могут не раздирать такую сложную и противоречивую страну, суд заменяет диктат большинства справедливостью.
Именно поэтому Америка поклоняется не только Мамоне, но и Фемиде. Юридической триллер — любимый жанр бестселлеров, судебная драма — классика Голливуда, адвокат — герой каждого второго анекдота. И всякий раз, когда страну трясет громкий, как сейчас, процесс, телевизор не отвлекается на посторонние новости.
Со стороны эта «юрократия» представляется (именно это случилась с Солженицыным) социальным извращением и национальным недугом, но американцы, наученные гражданской войной XIX века и гражданскими протестами XX, видят в непреклонном авторитете суда рецепт единства и панацею от раздоров.
Казалось бы, возмутившее страну дело Циммермана доказывает обратное, но в конечном счете и оно помогают праву. Такой процесс — юридический ликбез для всех, кто, как я, в этом нуждается.
