Стремительные действия правительства России по коренному переустройству Российской Академии наук и прочих государственных академий уже успели окрестить реформой в форме блицкрига.
И это после длительных медийных баталий вокруг инициатив министра Ливанова и в условиях явно неоднозначного отношения общества к действиям государства в области науки, особенно науки фундаментальной. Всё же РАН — правопреемница Академии наук СССР, так что любые ее трансформации всё еще воспринимаются как часть того «реформаторского зуда», который всем запомнился прежде всего по 90-м годам прошлого века. Тогда такие слова, как «развал», «расхищение», «бандитская приватизация» прочно вошли в наш лексикон и надежно прописались в нашем коллективном бессознательном.
У людей короткая память, особенно в эпоху перемен. Сегодня мы уже не помним, не хотим помнить, каким неустроенным и безнадежно проигрывающим выглядел Советский Союз в конце 1980-х. И дело даже не в тотальном товарном дефиците и идеологическом маразме, проявлявшемся на всех уровнях власти. СССР технологически отставал практически во всех областях и был попросту не состоянии справиться с копившимся ворохом проблем.
Сегодня скажут, что наука оставалась островком относительной стабильности. Люди, работавшие в институтах АН СССР, чувствовали себя причастными к прогрессу, имели возможность заниматься своим делом — условно говоря, изучать квазары и историю Византии, не слишком ощущая неудобства внешнего мира. Подумаешь, что в диссертации надо обязательно процитировать XXVI съезд КПСС! Зато дальше можно петь милую своему сердцу песню о Ницше или термоядерном синтезе!
Отчасти это так и было. Я прекрасно помню, как поколение наших родителей себя ощущали — в идеологически и экономически плохо устроенном государстве, но при любимом деле. В столицах к этому добавлялось еще и относительное экономическое благополучие. Философы, вирусологи, физики, лингвисты, собравшись в компании себе подобных, могли рассказать очередной анекдот про Брежнева, чертыхнуться по поводу недостатков «самого справедливого строя», а затем с глазами, полными блаженного тумана, рассказывать о предмете своих изысканий.
Что ж, так было, но все же лишь отчасти. Я помню, как уже поругивались инженеры, даже те, что имели отношение к «военке», хотя последние предпочитали по большей части помалкивать, помню, с какими впечатлениями приезжали из загранкомандировок, с каким рвением в них стремились, как ловили по «вражеским голосам» даже не какие-нибудь идеологические программы, а отчеты «Голоса Америки» об очередных экспериментах американского «Викинга» на далекой Красной планете. И в глазах стоял уже совсем другой туман… Я помню, как вернулся из командировки в США отец одного моего приятеля и показывал нам, мальчишкам, потрясающие по цветопередаче и резкости фотографии Юпитера и Сатурна, сделанные «Пионером-11». Я, завороженный изображениями, по-детски наивно спросил: «А наши что же?». Отец приятеля крякнул, махнул рукой, взял сигареты и ушел на кухню.
Так что ощущения были, но какое они отношение имели к реальности, к состоянию страны и государства — совершенно отдельный вопрос. Возможно именно поэтому появилось какое-то высокомерие ученых, занимающихся фундаментальной наукой, по отношению к практикам и самой практике. Наука тем более была высокой и чистой, чем дальше она была от «достижений народного хозяйства» — ведь последние особенно контрастно ощущались, стоило зайти после работы в своем институте в какой-нибудь гастроном.
Сегодня мы — а так ведь человек устроен — помним в основном ощущения. И нам кажется, что всё великое — это СССР. Космос — значит по-советски, наука — по-советски. Даже экономика — и та по-советски. Что ж, товарищи ученые, каждому по вере. Космос у нас и правда сегодня только советский и уже не просто отстающий, а близкий к тому, чтобы перестать быть. Экономика — отдельная песня. Но ведь все блестящие умы в экономической науке, родившиеся на нашей земле, почему-то сумели найти себя не у нас в стране.
Осталась только чистая наука. И уже без идеологического гнета КПСС. Но это, как выяснилось, длиться вечно не может. Презренная действительность, которую советский ученый задвигал на край своей картины мира, оказалась сильнее и обратилась против него.
Разумеется, предложения правительства выглядят несколько странно. Почему речь сразу зашла об управлении собственностью РАН (которой, надо сказать немало и она весьма «вкусная»)? Почему надо на три года наложить мораторий на избрание новых академиков (а как же молодые и талантливые)? Почему, в конце концов, так поспешно?
Вопросов очень много. Но вот какое дело. Эти вопросы при всей их уместности не уберегут РАН от того, что хочет сделать федеральное правительство. Вся игра в независимость Академией наук построена на прямом противоречии, которое логически никак не поддается объяснению: почему вся эта независимость сводится к тому, чтобы требовать деньги от того, чье вмешательство в дела Академии якобы недопустимо?
Все чаяния РАН связаны только с федеральным бюджетом. И естественно, что при таком раскладе федеральное правительство имеет полное право делать с реципиентом своего финансирования всё что угодно. Если бы научное сообщество страны озаботилось тем, чтобы стать действительно независимым, оно могло бы им стать. Ну действительно, смешно даже представить себе, чтобы Йель или Гарвард столь болезненно реагировали бы на некое решение федерального правительства. Они были созданы в частном порядке, никогда не отрывались от проклятой действительности и, если и получают деньги из бюджета, по под конкретные программы и в качестве подрядчиков, так что неизвестно, кто кому более нужен.
А если специалистам NASA чем-то не нравятся действия правительства, они запросто могут уйти в какую-нибудь SpaceX или Stratolaunch. Но чтобы Гарвард, Йель, SpaceX и Stratolaunch существовали на российской почве, нашим ученым нужно было очень давно обратить внимание на существование «низкой» экономики и столь же «низких» ее агентов (кстати, во множестве вышедших из стен лучших вузов страны), вместо того чтобы пытаться всеми силами сохраниться внутри советской скорлупы отстраненности.
Товарищи ученые! СССР, который вам это позволял, проиграл и распался. Кто знает, возможно именно из-за вашей отстраненности. А теперь что плакать-то? Снявши голову, по волосам не плачут.
