Видно, и правда нет в нашей ойкумене других забот, кроме священной войны против или за права сексменьшинств. Набросились вот на Захара Прилепина за сказанные в телефонном комментарии слова о недопустимости усыновления детей гей-парами.
Тут даже не знаешь, с чего начать. Мне вообще всегда казалось странным, что, когда хотят у пишущего человека узнать, что он думает по какому-то вопросу, ему звонят и спрашивают. Ёлки, ну ведь не артист и не стоматолог — может сам написать все что думает. Закажите статью, заплатите приличествующий случаю гонорар и напечатайте взвешенный, продуманный текст, в котором автор отвечает за каждое слово. Нет, звонят — интервью, комментарий. Но тут уж и вовсе запредельно — данный по телефону комментарий оформили как статью, да еще снабдили таким заголовком, что каждому должно быть ясно: Прилепин — кровожадный, охочий до убийства мракобес, по утрам младенцами закусывает.
Каждый, кто Прилепина немного знает, скажет, что более спокойного и доброжелательного человека еще днем с огнем поискать. Но это, понятно, не аргумент. Памятное «Письмо Сталину» до сих пор тревожит умы. И вот простирает над страной совиные крыла писатель-сталинист, он и за репрессии, и за телесные наказания для геев, в глазах у него играет бесовский огонек, а руки тянутся к топору. Что писатель — уже как бы никого и не волнует. Что он там писал-то? Романы? Рассказы? Сам не читал, но вот приятель говорит, что мракобесно.
А я вот открываю роман «Санькя», и на первой же странице: «… с глазами, оплывшими, словно переваренные пельмени». Перед нами, говоря бесстрастным языком литературоведения, гипербола. То есть глаза такие трудно себе представить, но тут в сравнение упаковывается другое — как много герой вчера выпил и как мало ему удалось поспать. Это, между прочим, творческий метод. Достаточно сказать, что и революцию, такой, как она описана в «Саньке», представить себе трудно, но это же, блин, не инструкция по применению, а роман, произведение искусства. Искусства, в котором важные для автора вещи проговариваются путем укрупнения — «во весь голос», так сказать. Писатель форсирует голос, потому что это его, от века, природа — он не стоматолог и не юрист. Кроме того, до некоторых никакого голоса не хватит докричаться.
К крику и ругани мы успели привыкнуть — черт его знает, кто виноват, телевизор со своими малаховыми, что ли, — но так или иначе: порог слышимости запредельно высокий. Если надо будет, например, сказать, что блондинки тебе милее брюнеток, то звучать это должно будет примерно как «брюнетки — зло, и их нужно сжигать на кострах». Иначе никто не заметит, что ты вообще что-то сказал.
Архетип всех наших дискуссий — семейный скандал. Именно там, если хочешь дать понять, что на этот раз не твоя очередь мыть посуду, нужно прокричать: «ты вообще никогда ничего не делаешь по дому».
Но семейный скандал, если это настоящий скандал, а не вялая ругань, не может ограничиться посудой. Более того, животрепещущий вопрос про посуду — для скандала только зачин. В конечном счете (но очень скоро) он перейдет на что-нибудь вроде того, как вели себя твои родственники на свадьбе двадцать лет назад. Живы ли те родственники, в каких городах живут, когда их последний раз видели и какое отношение они имеют даже не просто к посуде, а вообще к нашему настоящему — бог весть, да и не важно.
С упоением и самозабвением мы ругаемся про усыновление однополыми парами, в то время как любой защитник прав меньшинств по здравом размышлении должен признать, что здесь и сейчас это было бы даже при всем желании невозможно, как невозможен указ, чтобы всем круглый год носить футболки, — страна у нас все же северная, и зимой в футболках было бы холодно.
Но стоит на весь двор крик: «ты мне всю жизнь испоганила» — «ты мне всю кровь выпил».
В детских домах — ад, там из несчастных детей делают еще более несчастных. Ежедневно, буднично, с чиновной зевотцей.
Посуда стоит немытая.
