В позднем фильме Феллини маэстро вывел домохозяйку, у которой студия на месяц отобрала телевизор, чтобы показать, как страшно без него жить. Зал плакал, несчастная рыдала, телевизор вернули — и всё кончилось хорошо, но только на время.
Сегодня телевидение, часто ощущая себя ненужным атавизмом предыдущей информационной эпохи, отмирает в ходе эволюции — медленно, но верно. Об этом говорят цифры, которыми неохотно делятся киты американской телеиндустрии. Большая четверка каналов (ABC, CBS, NBC и Fox) с невиданным до сих пор ускорением теряет и зрителей, и прибыль от рекламы. Первые им изменяют с кем попало, вторая исчезает сама, потому что новая техника позволяет смотреть программы, избегая «коммершелз», которые их оплачивают.
Столкнувшись с беспрецедентным кризисом, телевизионные гиганты ищут, как говорят в Америке, «серебряную пулю», способную решить их проблемы одним выстрелом. Для этого нужно создать такое шоу, которое могло бы вернуть к экрану всю страну. Сейчас, как каждую весну, продюсеры открывают новые сериалы, но, что показывает практика последних лет, почти все они исчезают после первого же сезона, ибо ни один не способен собрать достаточно большую аудиторию — ту, которая была раньше.
Раньше, и правда, было иначе. Успех мерился дробями: популярный сериал смотрела четверть страны. Так, знаменитая комедия «Я люблю Люси» (1951–1958) привлекала по 50 млн за вечер. То же происходило с вестернами, детективами, мыльными операми, новостями. Телевидение объединило страну не хуже ее конституции. Развлекая и поучая, оно создавало глобальный подтекст, выработало всем понятный жаргон и находило общий знаменатель, на который народ делился без остатка.
Приехав без всего в Америку, я на первых порах чувствовал себя культурно глухонемым, ибо не узнавал шуток, пропускал намеки и терялся в метафорах. Туземцы смотрели на меня с тем же удивлением, с каким соотечественники отнеслись бы к пришельцу, не слыхавшему о Штирлице.
Сегодня всё это кончилось — и похоже, что навсегда. Телевизор, отнюдь не только американский, перестал быть универсальным. И не потому, что интернет предложил ему сокрушительную альтернативу. Изменилась сама природа постиндустриального общества. Достигнув критической точки, массовая культура дробится на все более мелкие осколки, которые подбирает тот же телевизор, но научившийся умерять аппетиты.
Динозавры, как мы, люди, знаем по себе, вымирают первыми. То же происходит и с медиа. Большим студиям, чтобы привлечь рекламодателей, нужны десятки миллионов зрителей, кабельным, живущим на подписку, а не на рекламу, хватает 3–4 млн, которым проще угодить и легче понравиться. Безразмерная аудитория, как туристское меню, рассчитано на усредненный вкус: сухая курица. Немногих можно кормить деликатесами, включая рискованные.
Здесь-то и скрывается гениальный парадокс нашего прогресса. Новое не убивает старое, а понуждает его к радикальным переменам. Фотография, отменив сюжет, открыла живописи чистую, включая беспредметную, художественную выразительность. Отобрав реализм у конкурента, кино привело театр к экзистенциальному аскетизму драмы абсурда. Проиграв интернету гонку, газета стала не столько делиться новостями, сколько защищать от них читателя, отбирая — и осмысливая — самые главные.
Телевидение проигрывает на всех фронтах. Уходят телегерои вроде 83-летней Барбары Уолтерс, которая умела (в дни скандала с Моникой Левински) собрать у экрана 74 млн человек. Исчезает институт вечерних новостей, подводящих итоги прошедшему дню и выносящих ему авторитетный вердикт. И, конечно, теперь есть множество способов смотреть кино, не дожидаясь, пока оно появится на малом экране.
Расставшись с чужими ролями, телевидение ищет — и находит — себе такой жанр, который у него не смогут отобрать. По-моему, это — грандиозные многолетние постановки, которые заменят ХХI веку то, что ХIХ столетию давали толстые эпические романы. Гибкие — и прибыльные! — кабельные каналы заманивают писателей теми возможностями, которые автору не даст ни книга, ни Голливуд. Это — тираж и масштаб. Так Джонатан Франзен, который считается последней надеждой большой прозы в США, новый роман пишет не для бумаги, а сразу для для кабельного канала HBO, который позволяет себе самые дерзкие драматургические эксперименты. Другой подписной канал — Show Time — оседлал историю. Взявшись за Ренессанс, он осваивает его целыми семьями. Сперва это были 38-серийные «Тюдоры», теперь — «Борджия». Подобные проекты требуют могучих усилий, международной кооперации, серьезных затрат, преданных, пусть и не таких многочисленных, как раньше, поклонников, но главное — новой концепции.
Критики называют ее «медленным телевидением».
Как взыскательная практика slow food, захватившая лучшие рестораны и кухни мира, так и «медленное телевидение» никуда не торопится. Перестав гнаться за другими, оно открывает полузабытые радости подробного рассказа, ветвистого сюжета, детального интерьера, бесценного костюма, запутанной интриги, сложных внебрачных связей и затейливо-противоречивых характеров. Всё, что не уложится ни в переплет, ни в фильм, находит себе место на голубом экране. Устав догонять, он тормозит реальность, предлагая нам бесконечные, как сказки Шахерезады, истории. Благодаря им телевидение не умирает, а вступает в золотой век, который начался с того, что оно перестало торопиться.
