Сегодняшним старшеклассникам, да даже и первокурсникам, уже не вполне понятно, кто был такой Березовский и почему его смерть все обсуждают. Вроде как бизнесом в России занимался, потом в Лондон уехал, вроде был против Путина. Но ведь таких же много?
Более того: даже слово «олигархи» медленно, но верно выходит из оборота. Про сегодняшних «русских» миллиардеров так уже не говорят. Исключение — разве что Прохоров, и то главным образом из-за его новейших приключений на околополитической стезе. И даже в его случае: про деньги еще понятно, но где тут «архия», то есть «власть»?
Единственная среда, где слово «олигарх» пока еще как-то в ходу, — сама бизнес-тусовка; такое самоназвание им льстит — тем более, чем менее соответствует реалиям. Но превращение из обидного пропагандистского ярлыка в почетный статус началось давно — практически как только термин стал общеупотребительным: уже в 1999-м среди провинциальных толстосумов стало модно именовать себя «региональный олигарх». Еще бы: не просто какой-то там «коммерс», а большой, можно сказать, человек. «Ресурсный».
Борис Березовский, который, по опросам ФОМа от 1998 года, с большим отрывом лидировал в общественном мнении по числу ассоциаций со словом «олигарх», умер, как говорят, чуть ли не на пороге нищеты. Причем в отличие от других разоренных магнатов не вполне понятно, куда испарилось за эти годы его почитавшееся миллиардным состояние, да и было ли оно вообще, да и его ли, если было. Книга Пола Хлебникова «Тайный хозяин Кремля», создавшая когда-то Березовскому чуть ли не мировую славу главного российского кукловода, сейчас кажется ветхозаветным манускриптом.
Сейчас, в 2013 году — год 10-летнего юбилея дела ЮКОСа! — вполне правомерно задать вопрос: а не пришло ли время термин «олигархи» списывать в утиль как пережиток старины?
Само его возникновение в российском политическом новоязе — результат пропагандистских войн середины 1990-х. Но было бы ошибкой сводить всё к одной только пропаганде. Термин описывал случившееся как бы неожиданно: появление прослойки влиятельных магнатов, способных аккумулировать огромные ресурсы для запуска цикла власть-собственность-деньги-власть, никто из архитекторов постсоветской России, кажется, не предусмотрел. Ни у триумфаторов августа-91, ни у реформаторов-92, ни у победителей-93 еще не было ясности в вопросе о том, как будет устроена социальная и имущественная иерархия в создаваемой ими стране. Кто и на каких основаниях займет место на вершине пирамиды. Да и сами будущие «олигархи» вряд ли даже грезили о тех невероятных возможностях, которые перед ними открылись буквально спустя год-другой.
Большая приватизация 1994–1995 создала этот новый слой буквально из ничего, голым актом политической воли распределив огромные куски советского «народного хозяйства» между группой приближенных к тогдашнему правительству коммерсантов. На том, что это был именно политический шаг, настаивал позже «отец приватизации» Анатолий Чубайс: госсобственность, по его словам, отдавалась в частные руки именно для того, чтобы «исключить возможность коммунистического реванша». Этот расчет себя полностью оправдал в 1996-м, когда коалиция крупных собственников (в ходе создания которой и взошла по-настоящему звезда Бориса Березовского) стала основной ресурсной базой президентской кампании Бориса Ельцина. Однако победный исход кампании предопределил немедленно начавшуюся схватку победителей друг с другом за следующую порцию бывшей общенародной собственности.
И именно тогда, в середине 1996-го, не кто иной как Александр Солженицын впервые употребляет в одной из своих программных статей слово «олигархи» для описания вновь сформировавшегося правящего слоя.
Путь от публицистической метафоры до официального политического ярлыка занял еще полтора года. Институализации термина «олигархи» мы обязаны не кому-нибудь, а тогдашнему вице-премьеру Борису Немцову. Который на правах ельцинского фаворита и полуофициального преемника выступил в декабре 1997-го с программным текстом, в котором противопоставил три модели капитализма: «олигархический» (по Березовскому), «бюрократический» (по Черномырдину-Лужкову) и «народный» — очевидно, своего собственного имени.
Про «народный капитализм» все как-то довольно быстро забыли, если вообще поняли, о чем это; а вот две первых модели засели в головах у элиты вполне прочно. Собственно, всю дальнейшую политэкономическую историю России можно описать именно как борьбу этих двух моделей, где вторая в конечном итоге полностью победила первую.
Что до Березовского, то 1997-й стал началом заката его могущества. Все ресурсно-медийно-политические войны, в которые он ввязался с тех пор, были им проиграны. Война за «Связьинвест» в 1997-м с Потаниным, за правительство с Чубайсом, а затем и с Примаковым, наконец, за участие в транзите власти в 1999–2000 годах стоили ему всё более ощутимых потерь. Поражениями оборачивались даже его громкие победы — такие, как отставки тех же Чубайса или Примакова или триумф блока «Единство» на выборах в Госдуму. Всего лишь спустя каких-то 2,5 года вчерашний «тайный хозяин Кремля» отправился в Лондон на ПМЖ. В то время как в Кремле обустраивался новый, на сей раз вполне явный хозяин.
