60-летие со дня смерти Иосифа Сталина — событие, которое несомненно будет отмечено множеством попыток еще раз по новому пересказать историю репрессий, 1937 года, хронику первых месяцев войны. Эта дата вместе с тем провоцирует, соблазняет проводить параллели между теми трагическими событиями и днем сегодняшним. Дело ведь не только в круглых датах, дело в неотступном призраке сталинизма как расхожего примера наиболее успешного авторитарного правления в российской истории.
Тяжесть этого правления была обусловлена еще и тем, что сталинский режим в определенный момент совершенно неожиданно сменил свою социальную опору. Дело, разумеется, не в классовых догмах и полумифическом пролетариате. Дело совсем в другом. Недавно вновь показывали телесериал «Есенин», пожалуй, первую ласточку полуразрешенного сталинизма на телевидении. Фильм вполне тенденциозный, но не совсем пустой. Там есть одна очень примечательная сцена, которая врезалась мне в память еще при первом просмотре сериала. Мейерхольд говорит своей жене Зинаиде Райх о том ужасе, который вызывают у него симпатии Есенина к антоновскому восстанию на Тамбовщине: это ведь восстание направлено прямо против нас, жалуется он Райх, то есть против вознесенного революцией нового городского сословия, того, что впоследствии будут называть термином «интеллигенция». Есенин в исполнении Безрукова, между тем, пугая окружающих, весело напевает песенки восставших тамбовских крестьян. За погибшим от рук троцкистов (по версии создателей картины) Есенина уже встают тени будущего 1937 года, в котором авторы картины, если бы они договаривали все до конца, должны были бы увидеть возмездие городскому среднему классу. Слишком благодушно наблюдал этот класс, как каратели армии Тухачевского расправлялись с восставшими на Тамбовщине.
И позднее, в каком-нибудь 1934-м Сталин воспринимался горожанами в первую очередь как главный защитник их интересов против моря взбаламученного революцией и переломанного коллективизацией крестьянства. Никто не мог даже предположить, что городской класс окажется новой жертвой очередной волны революционного террора. Что потом вплоть до «оттепели» конца 1950-х городские профессионалы будут бояться поднять голову, заявить о своих вкусах и предпочтениях.
Экономические мероприятия постсоветской власти, равно как и задуманная троцкистами сталинская индустриализация, работали именно на городской средний класс, на его рост, преуспевание и общественное влияние. Топ-менеджеры девяностых и нулевых, офисный планктон, все эти многочисленные юристы, экономисты и администраторы — это были в большинстве своем те самые люди, кто в 2004 году радовался выходу в свет «Ночного дозора» с первыми русскими спецэффектами, в 2005-м — морю георгиевских ленточек в центре столицы, а еще в 2008-м — победе русского оружия в трехдневной войне с Грузией. Потом о них внезапно позабыли как теоретики «хипстерского» движения, так и строители «морального большинства».
Конфликт Путина с городским классом не был предопределен никакими объективными обстоятельствами. Его можно и нужно было избежать. Но на сегодняшний день этот конфликт стал реальностью. Между тем перед президентом стоит очевидная и не отменяемая никакими идеологическими соображениями задача — восстановить управляемость бюрократии, наполовину развращенной системными откатами, отчасти застрахованной от неприятностей внутри страны, но не от наезда извне, собственностью и счетами за рубежом. Уже понятно, что материальный интерес и, соответственно, деньги, в привычном смысле, перестают работать, поскольку любой жизненно важный проект необходимо оплачивать в пять раз дороже его реальной стоимости. И под угрозой оказывается даже не репутация власти, но престиж страны.
И вот вопрос, на кого можно опереться в этом уже начавшемся столкновении? Когда Путин вместе с остатками старой ельцинской команды шел в бой против региональной фронды, он имел в запасе почти 100-процентную поддержку городского класса, который простил своему президенту и возвращение коммунистического гимна, и даже разгром НТВ. Но сегодня любые, казалось бы, либеральные повороты власти с презрением игнорируются теми, на кого Путин по идее должен был бы рассчитывать. Президент заговорил о возвращении избирательных блоков, в ответ он получил равнодушное молчание. Влиятельный политический советник главы государства сообщил на минувшей неделе в интервью о возможности введения к 2016 году свободной конкуренции двух системных партий, а к 2018 — появления в стране — впервые в ее истории (за исключением короткого периода 1990–1991-го годов) — ответственного перед Думой правительства. И снова мы имеем ноль реакции за исключением нервных смешков в зале.
Зато, с одной стороны, продолжаются разговоры о «новом 37-м», а с другой — неожиданным, на первый взгляд, унисоном — призывы к окончательной реабилитации Генералиссимуса. И спекулятивные исторические параллели рискуют стать самосбывающимся пророчеством.
Историк Юрий Жуков доказывает, что Сталин в 1936 году захотел альтернативных выборов в Верховный Совет, разослал бюллетени с несколькими кандидатами, но номенклатура воспротивилась, и Сталин оказался вынужден ударить по партийным верхам, а заодно и по партийной оппозиции. Так это или не так исторически, но какая-то политическая контроверза здесь схвачена верно. На подобных выборах в 1937 году, если бы они состоялись, городские индустриализаторы неизбежно столкнулись бы с теми, кто так или иначе доносил бы до власти голос обиженной деревни. А этого городской класс, представленный, в частности, и партийной оппозицией, в тот момент боялся много больше, чем Сталина.
Проблема, однако, стоит в том, что хотя эгоизм городского класса — важнейшая помеха любой прогрессивной политреформе, без поддержки этой страты никакая политреформа просто не удастся. Или обернется — к радости левых радикалов — кровавым погромом элиты толпами полунищих и отчаявшихся хунвейбинов. Но если Путин и в самом деле задумал привести Россию к тому, что я называю проектом Пятой республики — то есть сильному демократическому государству современного французского образца, — то в таком случае ему стоит попытаться еще раз вступить в диалог с частью городского класса, которая способна переступить и через свои идиосинкразии и через свой эгоизм.
В ином случае политреформа забуксует, и власти придется нажимать на совсем другие рычаги, чтобы принудить обнаглевшую бюрократию к эффективной работе.
