На прошлой неделе мне пришлось перед одним очень почтенным собранием рассказывать, что я думаю о сегодняшнем российском консерватизме. Отказавшись давать какие-то развернутые политологические определения консерватизму как таковому, я начал говорить конкретно о консерватизме нынешней российской власти, то есть в очередной раз поведал миру о том, что вкладываю в понятие «путинизм». Не хочется в сотый раз описывать уже хорошо знакомую читателям «Известий» триаду: суверенитет— территориальная целостность — социальное равновесие.
Самое интересное обстоятельство состояло в том, что я, как говорится, выстрелил в молоко. Мое описание консервативного пакета на сегодняшний день устарело. В печати и в Думе споры идут о чем-то совсем другом, а я всё толкую о делах давно минувших.
Мое упущение немедленно исправил политолог Сергей Марков, который стал говорить, что Россия представляет собой консервативную часть Европы, в частности, в том смысле, что мы не поощряем, в отличие от другой Европы, пропаганду гомосексуализма, напротив, относимся к ней как к преступлению, в то время как либеральные европейцы прямо сейчас легализуют однополое сожительство. Отсюда следовал вывод: Россия станет точкой притяжения и ориентиром для всех консервативных, подлинно религиозных сил Запада, не согласных с общим цивилизационным трендом. Трендом, в котором европейцы видят прогресс, а мы, напротив, — упадок.
Вот и Кирилл Рогов в недавней статье «Новая доктрина Путина» пишет, что отношение к однополым бракам и становится основанием «цивилизационного» развода с Европой, «дескать, это основной вектор гуманитарной эволюции, для нас это неприемлемо». В общем, игнорировать этот вопрос не может уже никто. И наш министр иностранных дел вынужден давать отчет по поводу прав гомосексуалистов в России перед голландским коллегой в таком духе: пропаганду не позволяем, однако геев не преследуем.
Надо признать, европейцы как будто сознательно работают на нашу власть. Европа запуталась в бюджетном кризисе, «мягкая власть» ЕС сегодня снизилась до рекордного минимума, и в этот момент Франция вместе с другими странами делает решительный шаг навстречу однополому гуманизму. Можно как угодно ругать наши власти, но скажите на милость, как они могли не воспользоваться этим подарком? Слишком очевидна нравственная червоточина, лежащая в основе окончательной дехристианизации любви, тем более когда речь заходит о праве однополых пар на усыновление детей-сирот.
Российской власти не приходится выдумывать никакой особой доктрины: достаточно просто прислушаться к мнению народному, что, кстати, не мешало бы сделать и французам с англичанами. При этом ссылки на большое число разводов и вообще слабую бытовую религиозность русских работают откровенно плохо: если руководствоваться только стереотипами массового поведения, в России следовало давно легализовать коррупцию, воровство и много еще чего.
Антилиберальный консенсус в России — это, я думаю, реальность. Бессмысленно винить в этом большинство. Либеральная оппозиция слишком часто говорит о себе как о представителях меньшинства, и это, конечно, основание ее слабости. Оппозиция в демократической стране — это ведь не кучка политических и религиозных диссидентов, которые обречены оставаться в меньшинстве и потому вынуждены отчаянно защищать свое право не бояться быть меньшинством. Оппозиция — это не просто меньшинство, это потенциальное большинство. Большинством, пускай и альтернативным, делает оппозицию опора на какой-то компонент национального консенсуса, пускай в данный момент и не приоритетный. Скажем, республиканцы в США сегодня опираются на явное нежелание большинства американцев жить в социалистической стране и даже приближаться к чему-то полусоциалистическому. Демократы, даже самые левые, вынуждены с этим считаться. Равным образом республиканцы вынуждены считаться с аналогичным стремлением большинства видеть свою страну идущей впереди планеты всей, в том числе и в области научного прогресса. А на этом играют, как правило, демократы.
У либералов в момент их исторического торжества 20 лет назад в активе было одно: сложившийся в ходе «перестройки» консенсус народа и элит по поводу необходимости прекращения коммунистического эксперимента. Это был реальный идейный капитал нашего либерального сообщества, и оно его бездарно растратило. Прежде всего, оно обменяло сочувствие народа на благосклонность элит, у которых с коммунизмом были свои собственные счеты. Элитам предлагались западный образ жизни, западный комфорт и всевозможные удовольствия, а народ отправлялся в объятия Зюганову и Проханову, благо и тот и другой для элиты были абсолютно безвредными.
Меня сегодня даже возмущает, как у России после многих лет самого страшного в истории XX века государственного насилия не возникло естественной аллергии на любой признак неограниченной власти. Как русские на полном серьезе могут ждать с надеждой прихода какого-нибудь нового сверхуспешного тирана? А всё дело в том, что либералы, рассчитывая сохранять положение привилегированного меньшинства, делали свою ставку как раз на антидемократические элементы национального сознания. А сегодня они просто не могут делать сознательную ставку на что-то еще.
Бессмысленно ругать власть за очевидные, просто напрашивающиеся идеологические ходы, любая позитивная критика власти, ее новых и старых доктрин должна сосредотачиваться не на пороках собственного населения, а на том, что хочет молчаливое большинство, но что неожиданно полюбившая его власть оказывается неспособна ему предоставить. Собственно, это и есть настоящая европейская политическая борьба, а не наши набившие оскомину игры в грозных царей, лишних людей и безмолвствующий народ.
