Владимир Федосеев: «Дирижера, при котором оркестр растет, не поменяют»

23 января Владимир Федосеев выйдет на главную сцену Московской филармонии, чтобы продирижировать монографической программой из сочинений Георгия Свиридова. Между репетициями 80-летний дирижер ответил на вопросы обозревателя «Известий».

— Программа вашего концерта в очередной раз убеждает, что вы неравнодушны к Свиридову.

— Вечер называется «Я последний поэт». Есенин написал: «Я последний поэт деревни». А Свиридов — последний крупный музыкант нашего времени, к сожалению.

— Почему так?

— Во все эпохи бывают спады и подъемы. Сейчас и в Германии, и в Италии нет больших композиторов. Возможно, их время еще придет: дети сейчас очень талантливы. Наша провинция еще дышит художественным здоровьем.

— Какие у вас оперные планы?

— Я ставлю только за рубежом — российскому оперному театру я не интересен. Недавно продирижировал «Клеопатрой» Жюля Массне на Зальцбургском фестивале, это была уже примерно 30-я моя постановка. А следующий московский сезон мы откроем концертным исполнением «Русалки» Даргомыжского.

— Двумя самыми потрясающими мгновениями своей жизни вы назвали моменты, когда вы зашли в дирижерские комнаты Мравинского и Караяна. Сравните двух этих мастеров.

— Они были одинаково велики в служении, хотя в русской музыке, естественно, Мравинский был сильнее. Я следовал примеру Мравинского. Он первый кто пригласил меня — еще никому не известного — в абонемент «Молодые дирижеры». 

— Почему он вас выбрал?

— Не знаю — он же выбирал, а не я. Наверное, видел, знал, как я работаю, и счел необходимым меня позвать. Я, конечно, очень волновался. Это было серьезное испытание. Но после успешного выступления с оркестром Мравинского изменилось многое.

— Вы начинали как дирижер оркестра русских народных инструментов. Не хотите вернуться к руководству таким коллективом?

— Я хотел бы, но сейчас уже не тот оркестр, не те времена, не то отношение к народному искусству. Мне с моими принципами пришлось бы начинать поднимать оркестр сначала.

— Вы авторитарный человек?

— Нет. Все что я делаю, я делаю, потому что люблю.

— Геннадий Рождественский пишет, что его увольнение и ваш приход в БСО были связаны с 40 еврейскими оркестрантами, которых он отказался выкинуть из коллектива, а вы не отказались.

— Это абсолютная ложь, ее легко проверить и опровергнуть.

— Вам приходилось идти на уступки власти в те времена?

— Мы все это делали. Если возникала какая-то дата, мы подчинялись предложенным программам. Конечно, в репертуаре мы не были на 100% свободны. Но к культуре в те времена относились очень серьезно, поддерживали ее. Сейчас этого нет.

— А как же президентский грант?

— Грант был дан 10 лет назад. Цены выросли в разы, так что он сильно ужался.

— На Западе принято менять руководителей оркестров через 5–10 лет. А вы возглавляете БСО почти 40.

— Венский симфонический оркестр меня переизбирал на главный пост дважды: я им руководил не четыре года, а 10. Все зависит от творческой пользы. Дирижера, при котором оркестр растет, качество игры улучшается, не поменяют.

— А уставания нет?

— Нет. Во-первых, приходит новое поколение музыкантов, и теперь старшие передают опыт 20-летним. Это очень важный процесс, так сохраняется стиль оркестра. Ведь раньше можно было на слух узнать, какой оркестр играет по радио. А сейчас все одинаковы. Во-вторых, я не устаю, потому что всегда приходит что-то новое. Сейчас вот добавилась борьба за удержание качественной планки во всем: от симфонической культуры до культуры языка.

— Вы всегда стоите в стороне от политики. Не хотите поучаствовать в общественных акциях вроде выступления Валерия Гергиева в разрушенном Цхинвале?

— Нет. Чтобы участвовать в политических делах, нужно многое знать и положить на это жизнь, а не играть в игрушки «известности имен». У меня много идеологических задач. Я занимаюсь музыкой и воспитанием детей. К нам на репетиции ходят дети из общеобразовательных школ. Под моей опекой детский дом, училище сестер милосердия.

— Вы дирижировали музыкой митрополита Илариона и говорили, что в ней есть духовность. Что такое духовность?

— Духовность — то чувство, которое возвышает человека. Музыка на это способна.

— Есть ли нечто такое, чего вы еще не сделали в музыке и хотите сделать?

— Хочу больше играть Баха.

— Теперь Бах — все больше вотчина барочных оркестров.

— Это есть, но в музыке Баха видится всё, а «музейный» оркестр не может всё выразить. Бах для меня — современный композитор.

— Несколько лет назад вы задумали новогоднюю программу для телеканала «Россия». Почему проект сорвался?

— У них не нашлось денег. Я хотел сделать нечто вроде венского бала. Впервые прозвучала бы серьезная музыка. Сейчас кругом американизм, по телевизору только насилие и убийства. Какие у нас были прекрасные мультфильмы! А теперь только заокеанские куклы-страшилки.

— Кажется, вы смотрите на мир весьма пессимистично. Вы всегда таким были или это меняется с возрастом?

— Вы ошибаетесь. В отношении к России мною двигает только любовь, а значит, и оптимизм. А если говорить о мире, оглянитесь кругом: много ли в мире меняется к лучшему? Но я верю в наш терпеливый православный народ. Знаете, на гербе Барклая де Толли написано: «Верность и терпение». Золотые слова.