Отдать власть намного труднее, чем ее добиться. Именно поэтому инаугурация президента Америки — ее самый важный, самый сокровенный и самый поучительный праздник. Об этом напомнил Ламар Александр, открывая традиционную для всех инаугурационных торжеств череду речей, клятв, гимнов, од и проповедей.
«Джордж Вашингтон, — сказал сенатор-республиканец, — счел великий американский эксперимент удавшимся лишь тогда, когда юная республика выбрала себе не первого, а второго президента».
Демократия — бег с эстафетой: важно не только прибежать первым, но безошибочно передать палочку-эстафету. В этом смысл 57-й, как и всех предыдущих инаугураций. Каждая из них демонстрирует беспрецедентную во всей истории процедуру мирного перехода власти, не прерывающуюся уже третье столетие. Американцы по праву гордятся тем, что не Афины, не Рим, не Флоренция, а родившиеся на глухой обочине цивилизации США нашли средний путь между стабильностью и переменами. Что, собственно, и является — а не только называется — демократией. В этом, напомнил Обама, уникальность американского опыта, который по-прежнему актуален и нов.
Впервые подхватив в своей речи лестную тему исключительности Америки, Обама заранее опроверг критиков.
«Враги, — сказал один комментатор, — теперь не смогут называть президента европейским социалистом, только — американским».
Республиканцы и в самом деле тут же окрестили инаугурационную речь призывом к «коллективному либерализму». Говоря вместо «я» — «мы», Обама, вслед за Вудро Вильсоном и Франклином Рузвельтом, обращался скорее ко всем, чем к каждому. Он звал к социальной справедливости, обещал ограничить доступ к опасному оружию, улучшить климат, разрешить однополые браки, честно распределить налоговое бремя, впустить в страну нужных ей иммигрантов и разобраться с остальными.
Для всего этого необходима не только верховная власть, но и политическое согласие, которого президенту четыре года не удавалось добиться от конгресса. Зная это, Обама не заблуждался. Если в первой инаугурационной речи президент обещал устранить непримиримую рознь между партиями, то во второй — не упоминал их вовсе.
«И правильно! — говорят его союзники, — конгрессмены-республиканцы публично объявили своим приоритетом провал Обамы на выборах. Теперь, когда они проиграли, пришла пора расплачиваться. Республиканская партия, оказавшись в изоляции, выглядит опасной и теряет сторонников».
Обама, однако, не торопится плясать на костях. Он знает, как высоко американцы ценят свою двухпартийную систему, позволяющую если не избегать ошибок, то исправлять их. Поэтому его искусная речь обещала средний путь и строилась на обтекаемой синтаксической конструкции «да, но...»
В первую очередь это относится к фундаментальной проблеме каждого президента, вынужденного формулировать свое отношение к собственной власти. Так, Рейган, возглавив правительство, объявил ему войну. Подхваченная обоими Бушами, она привела, по мнению одних, ко многим победами и, по мнению других, ко многим поражениям, включающим финансовый кризис. Пережив его и остановив страну на краю обрыва в депрессию, Обама обещает компромисс между естественной, традиционной и неизбежной неприязнью американцев к центральной власти и мифом о ее полной бесполезности, который исповедовала рейгановская революция. Не надеясь убедить ярых противников, президент, однако, ищет союзников не только среди соратников.
«Средний путь для среднего класса», — так можно сформулировать кредо Барака Обамы. Оно-то и принесло ему победу на выборах. Ведь в определенном смысле Америка — бесклассовое общество: даже те, кто не принадлежат к среднему классу, разделяют его ценности.
Вот к этому большинству — через голову трагически разобщенного Вашингтона — Обама и обращался в это морозное утро.
Его речь, размеренная, завораживающая, с умелыми риторическими паузами, скрытой поэзией и негромким пафосом, звучала уверенно, но скромно. В сущности, Обама не сказал ничего нового. Важнее, что он не обещал ничего невозможного. Его цели умеренны, программа исполнима, планка снижена, планы скромны, амбиции сдержанны.
«Десятилетие войны кончилось», — сказал Обама, и это, пожалуй, то, что больше всего хотела услышать 700-тысячная толпа, собравшаяся у подножия Капитолия.
Ведь Америка до сих пор расплачивается за надежду предыдущего президента радикально исправить мир. Нынешний готов жить с таким, с каким придется. Обама мечтает сделать его чуть безопаснее, немного честнее, капельку разумнее, но в целом — оставить в покое. Теория малых дел, над которой так издевались русские радикалы, всегда находит себе сторонников в Америке. Меняя президентов и передвигаясь галсами, она инстинктивно держится середины, не требуя от политики того, чего она не способна дать.
