Хаим Сутин обнаружил порядок в хаосе
В мемуарах Зинаиды Шаховской Сутин назван «грузным». Хотя, если посмотреть на его фотографии, на портрет, выполненный Модильяни, не подумаешь о лишнем весе. Художник выглядит маленьким и ладным, а грузность в нем если и подозреваешь, то только в походке. Наверное, она была основательной, как и его живопись — не всегда приятная по первому впечатлению, но не отпускающая очень долго.
Портрет Хаима Сутина (1893–1943) работы дружившего с ним Модильяни представлен сейчас на выставке «Порядок хаоса» в парижском Музее Оранжереи. Этот музей обладает едва ли не самой большой коллекцией Сутина в мире. Она вряд ли увеличится: цены на его полотна уже приблизились к двум десяткам миллионов долларов.
Для истории искусства аукционные прихоти, конечно, мало что значат, но применительно к Сутину, работавшему поначалу в неотапливаемой, без света и газа, студии, цифры выглядят издевкой. Выходец из бедной еврейский семьи в окрестностях Минска (у него было десять братьев и сестер), он пытался учиться на фотографа, но в итоге победило стремление рисовать.
В 1913 году Сутин приехал в Париж, Франция стала его второй родиной, здесь он создал прославившие его картины. Для выставки отобрали более 70 работ — из малодоступных частных коллекций, а также крупнейших музеев мира, таких, как нью-йоркский Музей современного искусства, музеи Лондона, Лос-Анджелеса и Миннеаполиса. Есть здесь и два полотна из московского частного музея искусства авангарда МАГМА.
Для будущих классиков модерна понятие «Родина» расплывалось: Пикассо считают как испанским, так и французским автором, за Кандинского готовы бороться историки искусств трех стран — России, Германии и Франции.
Сутин не был исключением. Родных пейзажей у него почти не встретишь, а «малой родиной» могла оказаться любая деревушка, будь то Шампиньи-сюр-Вод вблизи Тура, где он прятался в годы войны, или Сере во французской части Каталонии. Этот городок вблизи испанской границы считается родиной кубизма. Здесь жил Брак, сюда на пейзажи ездили многие, в том числе Пикассо, с которым, как и с Шагалом, Сутин дружил. В итоге Пикассо был одним из немногих, кто пришел на похороны Сутина на кладбище Монпарнас.
В оккупированной Франции Сутин смог скрыть свои еврейские корни. В отличие от Шагала, он не увлекался этнографическими темами, рисовал друзей, пейзажи и натюрморты — прежде всего с красными гладиолусами. Несмотря на непривычные сочетания цветов и будто расползающиеся, оплывающие формы, за его искусством — огромная традиция.
По приезде во Францию Сутин недолго проучился в Высшей национальной школе изящных искусств, а затем оставил ее ради Лувра. Он копировал там классиков. В Оранежереи рядом с его полотнами показывают репродукции картин тех, кто повлиял на него, — от Хальса до Шардена. Особенно сильным было воздействие Рембрандта: рядом с «Купающейся Хендрике» (1654) помещена «Женщина, входящая в воду» (ок. 1931), а рядом с «Мясной тушей» Рембрандта — целая серия «мясных полотен» Сутина, которые, собственно, и сделали его знаменитым.
Он рисовал туши на Центральном рынке Парижа, где наверняка производил странное впечатление на мясников. Сутин был интравертом, не оставил после себя дневников, лишь немного писем, многие свои картины сам же и уничтожил — например, он не любил весь период в Сере (хотя после него приобрел поклонников-меценатов, прежде всего американца Барнса, обеспечивших ему безбедное существование).
Он наверняка бы удивился, узнав, что сегодня считается одним из лидеров «парижской школы» (тон в ней задавали выходцы из еврейских местечек Российской империи), едва ли не лучшего, что появилось в искусстве 1920–1930-х. Это движение было близко к экспрессионизму, но в версии Сутина отличалось едва ли не болезненной глубиной цвета, тревожным ощущением всеобщей текучести мира. Даже когда он рисует улицы в Сере (на выставке показывают, в частности, картины из музеев Балтимора и Филадельфии) или «Старую мельницу» (1922–1923, нью-йоркский Музей современного искусства), чувство головокружения неотделимо от чувства тревоги.
Век скоростей оборачивается веком меняющейся оптики. Для самого Сутина, чья биография бедна внешними событиями, главным оказывалось именно зрение. Соревноваться с бегом времени ему казалось излишним.
