Это сейчас про Толкина можно прочитать колонку в одной из центральных газет. Еще 15 лет назад Толкин ассоциировался исключительно с сумасшедшими юношами и девушками, которые заворачивались в занавески и бегали друг за другом с кусками лыжных палок — «мечами». Со стороны они назывались «толкинутые», для себя они были — «ролевое движение».
Разумеется, это был род эскапизма. Осенью 1998-го, помню, я съездил на две ролевые игры — было не до дефолта. Из хотя бы немного читающих, романтически настроенных мальчиков и девочек мало кто тогда хоть раз не съездил на «ролевуху». Дело было вовсе не только в том, чтобы с самодельными щитами-мечами-костюмами выехать летом в лес. Ролевые игры были образом жизни: эльф был эльфом круглый год, 24 часа в сутки, лишь иногда с досадой отвлекаясь на учебу или реже, но все-таки работу. На легендарные Хоббитские игрища под Москвой собиралось, говорят, по нескольку тысяч человек.
С тех пор ролевое движение сошло на нет — мальчики и девочки ушли кто в историческую реконструкцию, кто в пейнтбол, а по большей части, разумеется, в «реал». Толкин легализован, эльфы и хоббиты не вызывают больше презрительного движения бровями, наоборот — те, кто хранят верность Средиземью, неодобрительно косятся на племя поттероманов: тоже своего рода эскапизм, но второй свежести.
Не люди изменились. Изменился, как ни странно, сам Толкин. Пятнадцать лет назад, чтобы узнать что-то о мире Средиземья, нужно было прочитать несколько толстенных томов — не только «Хоббита» и «Властелина колец», но и «Сильмариллион», — в идеале еще узнать, как именно Профессор (так «ролевики» называли Толкина) сочинял свой мир, на какой именно материал опирался, знать исландские саги, «Беовульфа» и обе «Эдды», вообще разбираться в средневековой литературе в диапазоне от Вольфрама фон Эшенбаха до Кретьена де Труа — в сущности, это только начало. Мир тех, кто читал Толкина и разбирался в нем, был не в последнюю очередь именно поэтому своего рода закрытым орденом: чужой здесь мгновенно опознавался, задержаться не мог, да и не хотел.
Сегодня Толкин не целая полка пыльных томов со скучными комментариями, а плюс-минус два часа спецэффектов. Вот гномы и хоббиты, они за наших, вот орки и назгулы, они за плохих. Все предельно понятно, и не скажешь ведь, что в оригинале было не так; так. Исчезают нюансы. Ну, да они всегда исчезают.
Сила культуры позднего капитализма, которую еще называют постмодернизмом, в том, что она способна переварить, сделать «своим» абсолютно все. Говоря проще, «огламурить» можно все — 300 спартанцев, Анну Каренину, Боромира: нельзя так просто взять и выйти из зоны притяжения этого магнита. Но огламурить — значит обезопасить. Читая «Властелина колец» в разоренной, серой и, что уж там, страшной стране, где страшно выйти на улицу не только потому, что запросто получишь ни за что ни про что, но и потому что просто как-то не красиво (многие, слишком многие из нас жили в спальных районах), — там и тогда прочитывая эту книгу, если только ты не отбрасывал ее, потому что там не было ничего про бандитов, ты ею заболевал. Для мира малиновых пиджаков и залоговых аукционов ты был потерян. И в некотором смысле — безусловно, опасен, потому что этот мир и ценности этого мира, его безусловность и безальтернативность ты подвергал сомнению.
Кинематографу (и не Питер Джексон, понятно, тому виной, он лишь делает что должен) удалось вырвать из Средиземья, или, точнее, из идеи Средиземья, ее ядовитое жало. Взгляд человека, который выходит из кинозала, не затуманен, кулаки его не сжимаются. Он только увидел «красивую» картинку. «Красивую», потому что красота — это движение души, а не то, что вы подумали. Человек, всерьез (можно сказать и «наивно», но «наивно» — и значит всерьез) зараженный идеей добра и справедливости, опасен для общества, общества потребления; человек, который только сравнивает спецэффекты Питера Джексона со спецэффектами Джеймса Кэмерона, — это тот самый потребитель, которого взыскал наш предыдущий министр образования. Он не опасен. Для общества. За общество говорят его министры.
Завернутые в занавески мальчики и девочки с их смешными лыжными палками, ей-богу, при всем том, что ох какие они были разные, сегодня кажутся героями. Страшному миру накопления капитала они выказали максимальную долю презрения — не заметили его.
Нынешнюю премьеру «Хоббита» не заметить невозможно.
