В Третьяковке выставили уникальную графику Анатолия Каплана
Значение выставок редко измеряется объемом отведенных под них площадей. Гораздо важнее, что показывают. И лишь потом — как.
Выставка Анатолия Каплана (1902–1980) в Третьяковской галерее сделана не самым сложным образом. Два зала, листы графики развешаны по стенам, на стендах в центре залов тоже графика.
Каплана показывают в Москве не впервые. Несколько лет назад в ГМИИ проходила его большая выставка. Но сейчас на Крымском Валу есть вещи, ранее москвичами не виденные, например, листы из серии иллюстраций к сказке «Козочка» (1961).
Ученик Верейского и Рылова, Каплан был отличным иллюстратором. Его работы к «Тевье-молочнику» и «Стемпеню» Шолом-Алейхема, к «Фишке Хромому» Менделе Мойхер-Сфорима, представленные на выставке, — классика книжной графики. Хрестоматийными стали и виды еврейских местечек, белорусского Рогачева, откуда художник родом: город был почти полностью уничтожен нацистами, погибли почти все его жители, в том числе и родители художника.
Сам он встретил войну в Ленинграде, откуда был эвакуирован на Северный Урал. Промышленные пейзажи военной поры, виды отходящего от блокады Ленинграда становятся не только документами времени, но и напоминанием о традиции «Мира искусства». Многие в 1940-е хотели бы о ней забыть, но художественная память сильнее запретов цензуры.
— Наследие Каплана гораздо обширнее, — сказала «Известиям» куратор выставки, заведующая отделом графики XX века Третьяковской галереи Наталья Адаскина. — Мы не показываем живопись и керамику, которая у него так хороша. Зато постарались показать многообразие графической техники, представили его как живописца благодаря гуашам и мастера декоративности.
Многообразие стилей заставляет видеть в Каплане художника, развивавшегося вместе с эпохой, подверженного ее веяниям. Но Адаскина подчеркивает его самобытность.
— Он не мастер одной манеры, он разнообразен, но его эволюция шла самостоятельно, — говорит куратор. — Когда он в поздние годы обратился к офорту, его офорты не были похожи ни на что другое. В литографии же многие стремились передать именно рисунок, а у него — живописная стихия. В его литографиях, например в «Тевье-молочнике», возникает синтез психологии и шагаловского колорита.
Помимо работ из музеев на Крымском Валу показывают графику из коллекции петербуржца Исаака Кушнира. Он инициировал нынешнюю выставку, как и многие другие каплановские проекты последних лет, а сейчас организует музей художника в Рогачеве, куда хочет передать в дар часть своего собрания.
— С Капланом я впервые соприкоснулся в 1977 году, когда увидел изданный в ГДР альбом, — сказал «Известиям» Исаак Кушнир. — Я увидел там исчезнувший мир своего детства, мир еврейских местечек. То, что увековечил художник, этот городок в черте оседлости, как выяснилось, было про меня. Я начал собирать Каплана, а в 1990-е его племянник за условную цену передал мне архив художника, теперь у меня около 3 тыс. работ.
К этому времени выставки Каплана прошли в крупнейших музеях планеты, их показывали в Венеции и Дрездене, Лондоне и Бостоне, Нью-Йорке и Иерусалиме. Большую роль в пропаганде Каплана за границей сыграл англо-американский коллекционер Эрик Эсторик, увлекшийся в 1960-е годы ленинградским искусством и вывозивший, по словам Кушнира, через Внешторгэкспорт по 120 листов его графики.
— Каплан был востребован на Западе, потому что было востребовано еврейское искусство, — считает Кушнир. — После того как я начал собирать Каплана, мы сделали выставки в Витебске, Гомеле, в Русском музее и в ГМИИ, где была и керамика, и живопись. Москвичи всегда любили цветное: гуашь, пастель, масло, керамику. Питерцы — люди более спокойные, они любили рисунок, офорты, литографию.
Сегодня работы Каплана хранятся в крупнейших собраниях мира — там, где редко встретишь российских авторов его времени. Это Лондонский музей Виктории и Альберта, художественные музеи Цинциннати и Филадельфии, Нью-Йоркский музей современного искусства и даже Национальная галерея Канады в Оттаве.
Эти музеи покупали работы Каплана. Многие же российские собрания получили его графику в подарок. Тот же Кушнир подарил более полутора сотен листов Эрмитажу, Русскому музею и Третьяковке. Что делать — в стране победившей нефтяной экономики нет денег на пополнение музейных фондов.
