В Третьяковке показывают историю русского натюрморта
Бурная жизнь предметов совершается на выставке «Натюрморт. Метаморфозы. Диалог классики и современности», открывшейся в Третьяковской галерее.
Рецепты для организации тематических музейных выставок хорошо известны, но чем дальше, тем меньше они устраивают самих музейщиков. Им хочется экспериментировать, удивлять, рождать новые смыслы. Вероятно, по этой причине проект, посвященный истории русского натюрморта, выглядит совершенно не так, как полагалось бы по неписаным, но привычным правилам. Одно из них гласит: нельзя пренебрегать популярными хитами и звучными именами — они привлекают публику и делают кассу. В Третьяковской галерее достаточно произведений, которые послужили бы удачной приманкой для зрителей, однако в экспозиции их почти не встретишь.
Выбрана концепция, которая не предполагает показа признанных шедевров. В ином случае это обстоятельство можно было бы поставить кураторам в вину, но если разобраться, что именно и почему проделано в залах на Крымском Валу, обличительный пыл, скорее всего, угаснет. Эпоха расцвета отечественного натюрморта (она пришлась на первую половину ХХ века) изъята из рассмотрения потому, что музейщикам здесь важны были как раз подзабытые или недоизученные тенденции — вплоть до маргиналий.
Историческая часть проекта базируется на академических натюрмортах XVIII–XIX столетий, на натюрмортах-обманках, создававшихся преимущественно дилетантами, на иллюстрациях к научным книгам, на произведениях безвестных художников-примитивистов — иначе говоря, на том материале, который больше знаком специалистам, нежели широкой аудитории. А роль другого полюса исполняет современное искусство, включенное в выставку на тех же правах, что и старое. Таким образом и возникает заявленный в названии диалог.
Довольно существенно, что он не подразумевает прямых заимствований и стилизаций. Хотя в экспозиции найдутся примеры явного родства между опусами из прошлого и настоящего — скажем, фанерные персонажи Татьяны Назаренко ведут свое происхождение от обрезных обманок XVIII века, но смысл у них разный. Сегодняшние авторы вообще иначе относятся к натюрморту, у них нет задачи блюсти чистоту жанра и следовать традиции.
Разумеется, полным анахронизмом для них звучало бы наставление из трактата педагога Урванова: «Плоды и цветы требуют правильного окраения, как самих оных, так и окружных листочков их, то есть образования чертами им сообразными, с разделением различия тонкости листов, и с знанием оптики. Сюда принадлежат и насекомые». И все же общего между академистами и концептуалистами обнаруживается так много, что говорить о случайности перекличек попросту невозможно.
Параллели почти повсеместны: открыточные коллажи Ильи Кабакова без особого напряжения соседствуют с живописными натюрмортами, имитирующими размещение предметов на плоскости, цветы на гравюрах недавно умершего Дмитрия Плавинского весьма созвучны ботаническим рисункам «века осьмнадцатого». Дуэт Игоря Макаревича и Елены Елагиной в построении своих предметных рядов очень близок к принципам минувших времен — хотя опять же подразумевает совсем иную семантику.
Даже в тех ситуациях, когда от имени современного искусства представительствуют объекты, всем своим внешним видом противоречащие давним традициям (например, ассамбляж Бориса Турецкого из консервных банок), все равно можно подметить сходства в мышлении художников из разных эпох. Пожалуй, эти сходства следует считать концептуальными: они вызваны интересом к одним и тем же свойствам «мертвой натуры». Которая в английском языке обозначается выражением Still life, то бишь «тихая жизнь».
