«Чтобы с грехом расстаться, надо его возненавидеть. Я тему пьянства, наркоты теперь ненавижу»

15 октября, в столичном Театре имени Станиславского, давно облюбованном сатиром-отшельником русского рок-андерграунда Петром Мамоновым, состоится премьера его нового музыкального монолога в двух частях «Дед Петр и зайцы». После генерального прогона спектакля, который в состоянии стать одним из хитов начавшегося театрального сезона, с Петром Николаевичем встретился обозреватель «Известий».

— Вы сейчас забавно заметили: «Главное в конце не сорваться на «Шуба-дуба блюз». И действительно, «Дед Петр и зайцы» похож на соло актера, хоть и избравшего смиренно-уединенный образ жизни, но не переставшего сдерживать какие-то прежние, естественные эмоции.

— Конечно, я — яростный человек. Но сейчас для меня такая сущность — художественный прием. Закон искусства: сколько энергии вложишь в произведение — столько в нем и будет. Просто энергия бывает разная. Можно руками махать, скакать и визжать, а можно сосредоточенно, неподвижно, но не менее энергично доносить свои мысли со сцены. Меня стали интересовать вещи внутреннего характера, а не внешнего. Годы-то идут. Мне 61. Это все-таки не 45.

— Но Игги Попу, например, больше, чем вам.

— Игги Поп ничего другого не умеет. А я думаю, что умею не только дергаться и активно скакать по сцене. Хотя к Игги Попу отношусь с полным почтением. Он был кумиром нашей молодости. Но мало ли кто до сих пор прыгает. И Поп, и «Роллинг Стоунз», и Фогерти. Они — рок-звезды. У них работа такая. А я все-таки поэт в первую очередь. И сколь уж энергично преподношу свои тексты, не знаю. Но, может, еще буду поэнергичнее.

Вообще, на сцене я всегда таков, каков я есть в данный момент. Не примеряю на себя никакие иные образы. Вот Высоцкий, например, сочиняя и исполняя свои песни, погружался в образы шоферов, военных, заключенных и т.п. Художественные формы всегда диктуются духом, который в человеке пребывает. Я сейчас смотрю свои старые концерты, и они мне не нравятся. Мало там удачного, хотя тогда я совершал бешеные скачки, но подлинного искусства там вижу немного. В спектакле «Дед Петр и зайцы» мне хочется проработать каждое движение, жест, интонацию более скрупулезно. К сожалению, нас поджимает время, поэтому придется все доводить на публике. Чуть добавишь простоты — выйдет слабо. Повернешь в другую сторону — переиграешь, получится Актер Актерыч или бабский сказочник. А где я сам? Хочу заговорить собственным языком. Не воплощая образы антигероев, которые всю жизнь создавал и играл. Может, это обречено на провал. Не знаю. Но мне интересно искать.

— Поэма Венедикта Ерофеева «Москва–Петушки» кажется для кино или театра неподъемной. Что ни делай, выйдет плоско и нарочито. Но вот только что в «Студии театрального искусства» Сергея Женовача вышел такой спектакль, и достойный актер на главную роль нашелся. Мне думается, подобный проект мог реализоваться и раньше, предложи вам кто-нибудь из режиссеров сыграть Веничку. Сейчас бы еще хотелось взяться за такую работу?

— Не хотелось бы. Чтобы с грехом расстаться, надо его возненавидеть. Я тему пьянства, наркоты теперь ненавижу. Это не означает, что я такой чистюля и, условно говоря, не мог бы вчера напиться. Но даже если такое со мной случается, я это ненавижу. И делать это предметом и темой каких-то своих работ в искусстве не буду. Мне неинтересно. Это прошло, вчерашний день. Тем не менее с огромным уважением отношусь к Веничке и его замечательной поэме. Но тема ее сейчас мне гадка, и перечитывать не хочется.

Вот мне подарили замечательный альбом Хвоста (поэт Алексей Хвостенко. — «Известия»). Он был очень талантливый, интеллигентный человек. Там записан некий капустник, где зафиксировано, как рождаются и поются его песни. Жутко интересные стихи. Но опять же все замешано на какой-то алкогольной теме. И это противно лично мне. Не как актеру, поэту, выразителю неких идей общества, а лично мне, Пете Мамонову. Пьянка эта бесконечная, вот уже где, по горло.

— «Во всех дверях стоит бес — демон Алкоголь...», — как поет Борис Гребенщиков. Вы так резко об этом «бесе» говорите, потому что все еще его боитесь?

— Разумный человек всегда побаивается Бога. И в данном случае я боюсь не водки, а греха. Если бы я мог, как Олег Иванович Янковский, царствие ему небесное, выпивать после съемок каждый вечер соточку виски. Он прекрасно себя чувствовал и не был алкоголиком. Я так не умею. Сразу пью литр и все такое. Зачем? Мне становится от этого хуже. И неприятно об этом ни вспоминать, ни разговаривать на данную тему.

— Душа ваша за годы по-настоящему прижилась к деревне или Мамонов все же остался в большей степени учащимся центровой английской спецшколы, парнем с Большого Каретного?

— И то, и другое. То, что я 20 лет живу в деревне, конечно, бесследно не прошло. Что-то во мне меняется. Может, спокойнее стал. А люди везде похожи. Город, деревня — это вообще всё маленькие пространства. И там люблю быть, и здесь. Никуда я не убегал. В деревне люблю жить, поскольку там мне удобнее, больше места для работы, покоя. Не так меня там достают. А в Москве люблю своих друзей, люблю сам этот город. Буду о нем сейчас песенки петь.

— Почему вы практически не общаетесь с вашим однокашником, человеком с которым создали «Звуки Му» Александром Липницким, и не поддерживаете его начинание «Отзвуки Му»?

— Мы дружим, у нас нет никакой ссоры, к Саше я прекрасно отношусь. Он мой товарищ, как был, так и есть. Но как-то не сводит нас судьба. У меня очень много работы. Я вообще самодостаточен. Времени осталось немного, а хочется успеть еще столько сделать.Так бывает, что темы для бесед старых друзей утрачиваются. О чем я и пою в одной из песен в новом спектакле. Вот порой позвонит старый друг, а нам не о чем говорить. Я бы рад, да не о чем. А о чем разговаривать? Ну, реально представьте. Сидим. «А помнишь Нинку? — Ну, помню. — А вот Вася умер. — Да... — Ну, пока». Ведь так происходит. Чего самим себе врать-то?

— Вам нравится обращение «Петр Николаевич»? Среди рок-музыкантов у нас по имени-отчеству практически ни к кому не обращаются. А на эстраде есть только Алла Борисовна и Иосиф Давыдович. То есть, вы, можно сказать, отечественный рок-Кобзон?

— Петр Николаевич — мое имя, в котором упомянуто и имя моего отца. Почему мне это не должно нравиться? Да и по годам я уже подхожу для такого обращения. Мне гораздо больше не нравится, когда мне говорят: «Петя, ты...». А передо мной 25-летний парень. Думаю, какой я тебе Петя?

— Полагаю, вы один из тех людей искусства, кто испытал наиболее противоречивые эмоции, увидев известную акцию Pussy Riot и последствия, которые произошли с тремя девушками из этой группы. Вы человек православный, но вполне светский, всегда далекий от консерватизма и когда-то вообще считавшийся одним из отцов советского постпанка.

— Есть такой христианский подвиг — юродство. И тут что-то от него. Я вот, допустим, в свое время принял удар на себя. Не стал кричать: мы ждем перемен! А сказал: я — урод. Хочешь с таким жить — будь таким. Хочешь скорее от этого убежать — не будь таким никогда. Я сижу, как старый подвижник, по уши в болоте и кричу: «Ребята, не ходите туда!». Вот что я пытался все жизнь делать. А сейчас могу уже, кажется, сказать что-то более путное. Короче, раньше мы разрушали, а сейчас время созидать.

— Так эстетически Pussy Riot вам близки?

— Эстетически? Это уж мое дело.