В Александринке разбудили Достоевского
В Александринском театре — уже вторая после летних каникул премьера. Вслед за представленными 9 сентября «Монологами в царском фойе», на Малую сцену театра вывели Достоевского — «Сон смешного человека».
Поставила спектакль москвичка Ирина Керученко, но фантастический, а по сути — философский рассказ Федора Достоевского о перерождении сознания нелепого, а потому не любящего жизни человека, над которым, как ему кажется, все насмехаются, не чужд руководителю Александринки Валерию Фокину. Тридцать шесть лет назад его спектакль «И пойду, и пойду!», поставленный на Малой сцене театра «Современник», «взрывал мозг» другому поколению, Достоевского читавшему и почитавшему. Сегодняшний зритель скорее всего о необычном произведении классика впервые узнает из спектакля Керученко.
Участвуют в сценическом действе в основном новички — молодые и неопытные выпускники театральной академии, пополнившие труппу Александринского театра минувшим летом. В главной роли — Иван Ефремов, для которого премьера почти совпала с 22-м днем рождения, да и весь спектакль служит явным подтверждением истины Станиславского: «Театр — дело молодых».
Явление публике главного героя, одетого в черное мешковатое пальто и нелепый громоздкий цилиндр, мрачно. Ефремов играет маленького человека, замкнувшегося в своих комплексах, добровольно зашорившего свой взгляд, устремляющийся помимо насмешников разве что на массивный гипсовый круп коня, красующегося за окном его мансарды. Да и попробуйте-ка стать оптимистом, если с утра в окне вам виден лишь хвостатый зад!
По Керученко, смешной человек — ребенок, которому просто не хватает любви. Он возомнил себя страдальцем, а заодно считает себя почти божеством, способным игнорировать других людей, щелчком включать и выключать «солнце», а заодно решать вопрос о жизни и смерти. Но сон, в котором он умрет, выстрелив себе в сердце (взамен струек крови — алые ленты), переродит его. Шестьдесят капель воды (ровно минута), упавшие на крышку привидевшегося гроба, станут эликсиром жизни, пропуском в вечность, за которую ошибочно герой примет некое подобие рая. Там на бельевых веревках, натянутых нотным станом, по заказу поют птицы (высвистывают, между прочим, «Оду к радости» Бетховена), повешенная на просушку рубаха превращается в корову и дает молоко, семейные трусы оказываются кочетом, поющим зарю, а грозу можно вызвать ударом в жестяное ведро.
Не разъясненный Достоевским факт развращения героем невинно-светлого мира утопии, где дети рождаются от поцелуев, а земную твердь легко создать из нескольких мешков белой фасоли, Керученко конкретизирует до смешного банальным фокусом. Помните, как в детстве папа делал вид, что отрывает себе большой палец, а потом волшебно возвращал его на место? Так, по мнению режиссера, малая, забавная ложь способна стать посылом для краха морали. Девственно белоснежный мир наводнят мини-юбки, показы мод, манерные красавцы с пятнами золотых масок на лицах, силиконовые груди и зады, нефункциональные цветные прищепки. С горы всегда можно скатиться быстрее, чем подняться на нее. Соперничество, разврат, жадность, столпотворение приводят к тому, что ленты алой крови выступают на детских пеленках, а на героя снисходит прозрение: жить надо сейчас, не презирая, ненавидя и игнорируя, а любя, меняя мир в лучшую сторону. Ведь обыденность — всего лишь ширма, ловушка, за ней надо увидеть саму жизнь, смысл и форма которой зависят только о нас. Вечность –— это минута, за которую можно переосмыслить все.
