Начало учебного года университетская Америка отмечает юбилеем своего наиболее популярного учебного пособия — Нортонской антологии англоязычной литературы. Ее первое издание под редакцией легендарного профессора Абрамса вышло ровно 50 лет назад и с тех пор не исчезало из печати. Из год в год студенты изучают литературу по лучшим образцам словесности, написанной на английском языке в самых разных странах мира — от саксонского «Беовульфа» до ирландского Джойса и нигерийского Ачебе. Спустя полвека и восемь изданий антология по-прежнему не знает себе равных, о чем свидетельствуют 8 млн проданных экземпляров, многими из которых бывшие студенты пользуются всю жизнь.
Секрет этой книги — в объеме. Хотя антология постоянно пополняется, последнее издание умудрилось собрать написанное за 13 веков под одним переплетом. Конечно, хрестоматия, даже такая гениальная, как эта, ни в коем случае не заменяет чтение несокращенных оригиналов — она делает его возможным.
В самом деле, для будущих филологов такая антология заведомо недостаточна, для всех остальных — избыточна и, казалось бы, профнепригодна. Никто не притворяется, что знакомство с Чосером, Спенсером или Вирджинией Вулф удвоит зарплату геолога, банкира или компьютерщика (хотя пример Стива Джобса заставил о многом задуматься).
«Словесность, — говорит нынешний редактор антологии шекспировед Гринблат, — наиболее совершенный способ сохранения и передачи самого ценного в истории — нашего опыта».
Человек — в его полноценной, а не усеченной масскультом версии — должен знать и понимать, как жили другие. И вместе с аттестатом или дипломом каждый должен получать джентльменский набор литературных познаний, позволяющих хотя бы отличать скороспелый боевик от вечных шедевров. Справляясь с этой задачей, Нортонская антология показывает и объясняет, чем хороши ее авторы, почему они незаменимы и как отличаются друг от друга. Скажем, отрывок из Библии она дает в исполнении четырех переводчиков, давая шанс сравнить работу первого — Уильяма Тиндейла — со стандартным изданием короля Якова.
Любая хрестоматия, однако, возможна лишь на основании канона национальной словесности. Отменить его не смогли ни теории постмодернизма, ни шантаж мультикультурализма. В Америке канон спасают не профессора, запуганные демагогами от Академии, а студенты, те самые, которые хотят учиться по Нортонской антологии, чтобы стать просвещенными джентльменами, а не политкорректными недоучками.
Конечно, в XXI веке эта проблема важна для всех, но особенно актуальна она для России, которая после падения коммунизма осталась без общепринятой и бесспорной программы литературного образования. (Надеясь развлечь молодежь, одни учителя предлагают «Три мушкетера», другие — Лимонова.) Между тем начатая Путиным дискуссия о списке книг, которые должна прочесть вся молодежь, застряла, как и следовало ожидать, на перечне названий. Наравне с очевидными там появляются книги, которые Булгаков именовал «Тетюшанская гомоза», а Гашек — «Императорско-королевский гуляш».
Возможно, выход — в хронологической границе по 1917 году. До тех пор, пока в российской блогосфере горячо и многословно обсуждается, являлся или не являлся Сталин отцом народов, вряд ли что-нибудь выйдет из антологии послереволюционной литературы, годной для всей страны. Зато русская классика не вызывает споров, но нуждается в отборе.
Я так и вижу внушительный (но один!) том, изучив который, каждый получает адекватное (но, конечно, не исчерпывающее) представление о составе отечественной словесности. Умно отобранные строфы и главы, сцены и фрагменты, знакомящие и соблазняющие юных читателей продолжить знакомство. Избавленная от догматики советских учебников, хрестоматия с краткими, но емкими — «зернистыми» — предисловиями, написанными так увлекательно, как это умели делать Лихачев, Лотман, Аверинцев, Гаспаров.
Можно горько сожалеть о том, что наши великие филологи не оставили нам антологии, но и сегодня есть кому за нее взяться. В первую очередь — писателям и поэтам (вспомним собранные Евтушенко «Строфы века»). У каждого автора за жизнь собирается своя персональная хрестоматия, и разве не интересно узнать, что в нее включают Битов и Искандер, Маканин и Толстая, Гандлевский и Цветков, Стругацкий и Акунин, Гребенщиков и Шевчук, Сорокин и Пелевин. Такая антология, собранная лучшими из лучшего, могла бы дать новому поколению общий и — что бесценно — литературный язык.
