Хорошо, что Нил Армстронг успел перед смертью увидеть следы марсохода, украсившие первую полосу «Нью-Йорк таймс». Этот снимок производит трогательное впечатление благодаря своей обыденности. Сенсационным его делает только адрес: Марс, Bradbury Landing. Так назвали место высадки в честь фантаста, всего месяц не дожившего до этой чести.
Взявшись за планету, которая издавна считалась законной добычей воображения, Брэдбери создал чисто американский миф. Его Марс — еще один Новый Свет, очередная попытка начать с чистого листа, последний шанс исправить ошибки. Проблема в том, что земляне, какими изображал их Брэдбери, не уймутся, пока чужая планета не станет неотличимой от своей. Между тем землянам Марс нужен чужим и загадочным — полигон фантазии. Именно она привела сюда самоходное устройство на гусеничном ходу с пионерским названием «Любознательный».
Наша одержимость Марсом началась с того, что, навязав ему свои комплексы, мы научились видеть в четвертой от Солнца планете свое астрономическое будущее — уставший мир с угасающей цивилизацией. Эта фантастическая хронология побуждала ученых искать на Марсе вымирающих братьев по разуму. Астроном Скиапарелли составил подробную карту планеты с несуществующими каналами. Маркони утверждал, что ему удалось поймать закодированный радиосигнал марсиан. Поверив ему, американское правительство объявило трехдневное радиомолчание, но Марс его так и не прервал.
Куда успешнее действовали писатели. Вымышленная дряхлость Марса омолаживала землян, делая нас достойными зависти и... завоевания. О нем написан лучший «марсианский» роман «Война миров». После 11 сентября, особенно для жителя Нью-Йорка, гиперреалистическая проза Герберта Уэллса приобретает жутковатую многозначительность. Аналогии неизбежны: внезапность нападения, асимметричная война, безжалостность противника, отсутствие общего языка, бессмысленность переговоров. Но главные у Уэллса все-таки не марсиане, а земляне — он написал реквием по нашей цивилизации. «Война миров» напоминает «Робинзона Крузо». На необитаемом острове каждая вещь стала поэмой, гимном труду и изобретательности человека. В «Войне миров» всякая примета налаженного домарсианского быта — салфетки, хрустальный бокал, серебряная вилка — становится благородной приметой культурной жизни, хрупкой и прекрасной.
То, в чем не преуспели марсиане Уэллса, проигравшие в конечном счете войну землянам, удалось Алексею Толстому, устроившему на Марсе пролетарскую революцию. Однако из всех фантастических подробностей инопланетной жизни известного гурмана и знатока вин по-настоящему заинтересовала только пища марсиан.
«Бедняки, — пишет Толстой, — обедали дурно пахнущим желе и опьяняющей жидкостью с ароматом цветов».
Мне давно кажется, что это отвратительное меню — студень с одеколоном — живо напоминает то, что встречается в отнюдь не марсианской поэме Венедикта Ерофеева «Москва–Петушки»: вымя с хересом. Характерно, что его читатели, разочаровавшиеся в любых утопиях, на вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе?» отвечали: «Тоже нет».
К тому времени, когда NASA наконец добралась до Марса, никто уже не верил, что нас там ждет Аэлита, но он нам всё равно важен.
Высадка американцев на Луну была сродни покорению Эвереста: бесконечно трудным и бесполезным достижением.
— Потому, — говорят ученые, — что она была столь же преждевременной, как открытие Америки викингами. В сущности, они оставили в Новом Свете следов меньше, чем Армстронг — на Луне. Лишь Колумб всерьез изменил историю, как бы удвоив нашу планету.
Лунная эпопея в самом деле ничего не изменила в мирной жизни, скорее уж — в военной. Ознаменовавшая зенит холодной войны и предвещавшая победу в ней высадка человека на Луне стала красивым жестом гордой собой цивилизации, которая так и не придумала, как ей распорядиться подвигом.
С Марсом всё обстоит иначе. Он слишком далеко, чтобы вмешиваться в земные дрязги. Не может марсоход служить, как это было в эпоху противоборства двух сверхдержав, и орудием устрашения. Самые страшные враги, как мы тут в Нью-Йорке хорошо знаем, прячутся в пещерах и вооружены ножами для разрезания ковров. Их не удивишь и не испугаешь марсоходом. У него есть другая, более высокая цель — доказать, что на этой планете были условия для возникновения жизни.
Такая находка избавила бы нас от бремени исключительности. «Мы не одни, не только на наших плечах лежит ответственность за жизнь во Вселенной» — вот та весть, за которой мы, люди, рвемся на далекую планету, обещающую лекарство от космического одиночества.
В ожидании судьбоносной вести президент Обама велел будить себя посреди ночи, если марсоход найдет марсианина, даже если им окажется микроб.
