— Уроды, — сказал мой товарищ, который с тех пор, как мы закончили одну и ту же школу, стал физиком, рационалистом и доктором всех незнакомых мне наук, — нормальному человеку такое недоступно.
— Но необходимо, — подхватил я. — Олимпийские игры нужны для того, чтобы продемонстрировать человеку его же возможности. Это — праздник биологического вида, который включает в себя не меньше разновидностей, чем собаки — пород.
На экране, словно подтверждая мои слова, кнопок-гимнасток сменили длинноногие аисты-прыгуны, за ними явились амазонки со штангой, медведеобразные борцы, умонепостигаемые баскетболисты и гармоничные, как волна, пловцы. Их, непохожих друг на друга, а не только на нас, зрителей, объединяла лишь общая олимпийская идея.
Будучи намного старше мировых религий, она пережила все ей современные. Никто давно уже не молится у пирамид и зиккуратов, но импульс, возникший в 776 году до нашей эры, по-прежнему вдохновляет человечество приносить жертвы богам, которых тоже называют олимпийцами. Балуя их вниманием, греки предлагали бессмертным самое изысканное угощение — агон, дух борьбы. Олимпийская религия видела в состязании своеобразную взятку, перед которой не могли устоять боги. Как гламурные журналы, они предпочитали иметь дело с лучшими образцами всякой породы.
Дошедший до наших дней религиозный культ не зря называется «играми». Шиллер говорил, что только в свободной игре человек, отрешившись от будничных забот прагматичной жизни, становится равным себе. А также, рискну добавить, богам и животным. Как Зевс и котенок, homo ludens, человек играющий, не нуждается в оправдании своего занятия. Скорее уж оно оправдывает его, ибо, как писал Платон, «человек — выдуманная игрушка бога, что по существу и стало наилучшим его назначением».
Конечно, Олимпиада — для лучших, а не для всех, но, следя за чужой игрой, мы сами в ней участвуем. Ведь чтобы насладиться Олимпийскими играми, надо подвесить критическое суждение и сделать вид, что метры, очки и секунды действительно значат нечто важное, а, может, если вспомнить о родстве спорта с войной, и судьбоносное. В древности олимпийский чемпион возвращался в родной город через пролом в стене — считалось, что с таким атлетом его соотечественникам не нужна другая защита.
Греки не хуже нас понимали условность спорта, но их, как и нас, покорял безусловный порядок состязания, ведущегося по строгим и справедливым правилам. Не драка, а дуэль — поединок лучших и равных. «В несовершенном мире и сумбурной жизни, — писал великий теоретик игры Йохан Хёйзинга, — она создает временное, ограниченное совершенство». Вера в него питает новые Олимпиады так же, как старые.
Вот почему родившаяся 3 тыс. лет назад олимпийская идея сохранила способность объединять мир, хотя тот и стал несравненно больше, чем представлялся грекам. Тем более что Олимпиада была их личным делом. Скажем, персов, как Лукашенко, никто не звал на Игры. Состязаться в них могли лишь те, кто принадлежал к культурному миру эллинов и разделял веру в универсальный, несмотря на постоянные междоусобицы, идеал греков — элефтерию, свободу, означающую власть закона, а не прихоть власти.
Утратив свободу, греки вместе с ней потеряли и Олимпиаду. Докатившись до Нерона, она перестала быть собой: римский император получал венки чемпиона и тогда, когда не участвовал в состязании.
Характерно, что в новое время Олимпиада возродилась там, где свободы было больше всего — в Англии (в городке Венлок, о котором сейчас вспомнили в Лондоне), откуда барон Кубертен перенес ее в Европу, надеясь научить мир эллинским идеалам. Конечно, в ХХ веке они не мешали пускать на Олимпийские игры спортсменов из нацистской Германии, сталинского СССР, Кубы Кастро или представителей совсем уже людоедских африканских режимов. Падение коммунизма, однако, упростило критерии. Борьбу двух идеологических систем сменило вполне универсальное, хотя бы на словах, представление о том, что такое свобода и диктатура, права и бесправие, судебное правосудие и его отсутствие, о том, что можно и что нельзя в приличном обществе, которое каждые четыре года собирается в очередной олимпийской столице.
Говорят, что спорт должен стоять вне политики. На самом деле спорт, особенно олимпийский, и есть политика — в том его первоначальном значении, которое восходит к полису и подразумевает искусство создавать справедливые законы и подчиняться им. В память об этом Олимпиада, праздник глобальной цивилизации, демонстрирует высокое искусство если не жить, то играть по общим для всех правилам.
