Конгресс США тщательно рассмотрел труды специалистов по политическим наукам и решил, что они не стоят государственной поддержки. Главная задача экспертов заключается в том, чтобы предсказывать будущее, советуя властям, чего им от него ждать. Однако анализ достижений политической науки показал, что они отсутствуют. Так, ученые, получавшие многомиллионные гранты от правительства, не смогли предупредить мир о появлении на горизонте «Аль-Каиды» и том ущербе, который она нанесла в первое десятилетие XXI века. Не догадывались они и той волне арабских революций, которые стали центральным событием второго десятилетия нашего столь бурно начавшегося столетия. И нет никакой уверенности, что ученые смогут предсказать что-нибудь существенное в недалеком будущем (далекое не проверишь).
Все это — не такая уж новость. Американский психолог Филипп Тетлок еще в 1980-е годы провел систематический опрос 284 крупнейших в своих областях экспертов, которые прогнозировали развитие политических событий в отдельных странах и целых регионах. Итоги исследования, как сказал его автор, употребив ненаучную метафору, таковы, какими бы они были, если бы вместо ученых будущее предсказывали шимпанзе, швыряя дротики в доску с ответами.
Конечно, самым скандальным провалом политических наук за всю их историю был распад СССР и падение коммунизма. В 1993-м году, когда, откровенно говоря, было уже поздно, видный историк холодной войны Джон Льюис Гаддис напечатал статью, где утверждалось, что «красная угроза» была столь страшной, что никогда Америка не тратила столько материальных и интеллектуальных ресурсов на изучение противника. Тем поразительнее, заключает он, что конец режима оказался полнейшей неожиданностью для целой отрасли науки, называвшейся «советология» и не сумевшей предсказать исчезновения своего предмета. Уже 20 лет в Америке все задаются вопросом, но не получают ответа, потому что не удосужились спросить меня.
В начале 1970-х годов я жил в Риге, был студентом и подрабатывал пожарным на заводе РАФ, выпускавшим хорошо известные стране микроавтобусы. В конце каждого месяца к нам приезжала комиссия, принимавшая продукцию. Часто, однако, автобусов получалось больше, чем необходимых частей. И тогда с одного снимали какой-нибудь карбюратор и вставляли его в другой, пока план не окажется выполненным. Нельзя сказать, что эта процедура представляла особый секрет: о ней знали все, включая комиссию, которая играла в шахматы, пока карбюраторы кочевали по автобусам. За океаном, однако, об этом не догадывались. Тренированные читчики советских газет анализировали данные по выполнению плана, вычитали преувеличенное, отнимали усушку, утруску и процент административного вранья, чтобы предоставить высшему эшелону статистические выкладки, обманывавшие американскую власть с тем же успехом, что и советскую.
Не лучше обстояло дело и с духовной сферой, о которой меня тоже не спросили, а зря. Закончив университет, я оказался учителем в средней школе, которая такой и была, предпочитая всем оценкам средние. Двойки в ней встречались раз в сто реже, чем должны были бы. Стоило мне поставить одну — более чем заслуженную! — как завуч объяснил мне, что учитель не уйдет домой, пока ученик ее не исправит.
Неудивительно, что выпускники таких школ выпускали автобусы без карбюраторов. Удивительно, что об этом не знали те, кому положено. И падение коммунизма — не вообще, а конкретно, при своей жизни — предсказал один Солженицын, который верил не в фальшивую статистику, а в истинную свободу истории от исторической необходимости.
Казус холодной войны, обошедшейся Америке, как прикинули экономисты, в лишний триллион долларов — лишь самый наглядный из промахов социальных наук. Собственно, ничего другого в их анналах и не числится. Так было с Марксом, ждавшим революции на Западе Европы, а не на Востоке и уж точно не в России. Так было со Шпенглером, который в своей поражающей воображение историософской поэме просто не принял в расчет Дальний Восток, ибо точно знал, что оттуда не придет ничего важного. Так происходит с политической наукой в целом, потому что она — не наука вовсе, ибо в отличие от естественнонаучных дисциплин не обладает предсказательной силой и может (если может) объяснить, что есть, что было, но не сказать, что будет.
Пожалуй, этот очевидный факт должен радовать всех, кроме профессоров, оставшихся без грантов. Непредсказуемость нашей истории подразумевает свободу ее творить. Не слепой социальный инстинкт, не фатализм географии, не масоны и сионские мудрецы, не нужда и выгода, не высший промысел и смена формаций, а свобода человеческой воли творит чудеса, из которых в общем-то и состоит вся история. В ней ведь постоянно происходят такие абсолютно непредсказуемые события, как победа греков над персами, американцев над англичанами, падение Римской и, если на то пошло, и советской империи. Никто не знает будущего, что обещает жизнь с открытым концом.
