В воскресенье на прогулку с писателями вышло так много народу — оказалось, что за спинами гулявших не разглядеть тех толп, которые днем раньше вышли на улицы других мировых столиц. Нью-Йорк и Вашингтон, Мадрид и Барселона, Брюссель и Амстердам, Франкфурт и Лондон — больше пятидесяти городов, тысячи человек по всему миру — попробуйте поищите новости на эту тему; нашедшему — шоколадка. Или лучше книга Бориса Акунина с автографом.
Люди, вышедшие на улицы Нью-Йорка, знают, чего они хотят — справедливого распределения общественных благ. Люди, вышедшие на улицы Мадрида и Барселоны, знают, чего они хотят — социально ориентированной экономики и прекращения передачи государственного имущества в частные руки. Греки протестуют против сокращения бюджетных расходов. Но чего хотят двадцать тысяч вышедших на бульвары Москвы? Погулять с писателями.
И правда ведь здорово — общество проснулось, зашевелилось, куда-то пошло. И вроде не так уж важно, куда. В великом, без дураков великом, романе Владимира Шарова «Репетиции» население небольшой деревни репетирует евангельские события и доигрывается до того, что группа, играющая «христиан», начинает преследовать группу, играющую «евреев». «Евреи» бегут из деревни, «христиане» бросаются за ними в погоню, и так они бегают друг за другом поколение за поколением, потому что, убегая из деревни, они неизменно возвращаются в нее же.
По интернету гуляют две фотографии, сделанные с одного места: толпы с писателями в одну сторону до горизонта и — в другую тоже до горизонта. Полное впечатление, что где-то хвост одной колонны закусывает голову другой и идут они все на самом деле по кругу. Писателя Шарова я на фотографиях не видел.
За что идут-то? Неважно, говорят, главное — идем и ОМОН нас не берет. Шутят: здесь некогда гулял и он, но вреден для него ОМОН. Немногие знают, но для тех, кто знает, шутка прибавляет остроты: в оригинальной цитате «вреден север для меня» — тоже намек на правительственные гонения.
И вот идут с писателями (цвет литературы — Акунин, Быков, Пархоменко!), да что там «с писателями», кто у нас сейчас не писатель, прямо уж — двадцать тысяч писателей. У Шарова актеры, а тут — писатели. Ничего невероятного, только на прозе.ру зарегистрировано 150 тыс. авторов, всего-то, получается, каждый примерно седьмой. И каждый примеряет на себя пушкинские строки, каждый — немного Пушкин.
Толстой, как известно, очень любил детей. Раз идет по Тверскому бульвару, а впереди — Пушкин. «Это не ребенок, — думает, — это скорее подросток. Но дай догоню и поглажу по головке». Там, у Хармса, кстати, и про городового было.
Долго же пришлось бы бежать Толстому в прошедшее воскресенье. Нет, правда, это ведь действительно здорово, что столько людей могут разом выйти и погулять. Только беспокойно: за что гуляют-то? Ну, не все двадцать тысяч, но вот те, кого Толстой встретил бы, добежав до головы колонны, — куда ведут?
Потому что если к социальному равенству и справедливому распределению доходов, то тут не то что двадцать тысяч, тут миллионы поднялись бы. Но а ну как к распродаже того, что еще каким-то чудом осталось не распроданным? А ну как к еще большему обогащению богатых и дальнейшему обнищанию бедных? Что ж они ничего не говорят-то — ни про свои экономические взгляды, ни про политические программы, ни про исторические симпатии?
Хармсовский анекдот, если мало ли кто забыл, заканчивается так: «А западная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются гонениям со стороны властей».
