Каждая страна по-своему вспоминает Вторую мировую. В Америке эту войну называют «хорошей», так и говорят — Good War. Как будто через нее не прошло 16 млн американцев, многие из которых остались лежать на заморских кладбищах. А ведь как раз океан и обещал оградить Америку от бессмысленных, бесконечных и, в сущности, междоусобных войн Старого Света. Не вышло. И как раз Вторая мировая война стала последним испытанием для утопии изоляционизма, которая соблазняла страну с ее первого дня по сегодняшний. Но именно потому война и оказалась «хорошей», что в 1941-м у Америки не было выбора. И если Первая мировая оставила «потерянное» поколение, так и не понявшее, за что оно сражалось в окопах Европы, если Вьетнамская война оставила разочарованное поколение, усомнившееся в мудрости своих президентов, то эта война наградила ветеранов чувством безусловно нужной победы.
Совсем иначе войну вспоминают во Франции. Чтобы оправиться от унижения, ей потребовалось пройти терапию искусством. Одним из таких актов самопознания был уникальный фильм Клода Шаброля «Око Виши», целиком составленный из хроники оккупированной Франции. На экране — всё то, к чему и мы привыкли: молодежный задор, трудовой героизм, братство народов (немецкого и французского). И еще — бесконечные речи, в которых обещаний не меньше, чем в сталинской конституции.
— Французам, — с экрана провозглашает интеллектуал, — повезло жить в новой Европе, которая скоро распространится от Парижа до китайских морей.
Фильм лишен авторского комментария. Он и не нужен, потому что зрителю всё объясняет стиль. Все ораторы, подражая Муссолини и Гитлеру, говорят одинаково: раскачиваются, надуваются, кричат, рубят воздух. Это — та же бравурная эстетика, которую мы знаем по революционным митингам вождей, начиная, пожалуй, с Ленина.
Совсем иначе работала пропаганда британцев. Оставшись в 1940-м наедине с Гитлером, Англия рассказывала себе и миру о маленьком человеке, противостоящем ницшеанским претензиям сверхлюдей. На одной стороне были стальной кулак и историческая необходимость, на другой — «остров лавочников», как называли англичан немцы, и мало кто сомневался в близком конце. Церквям запретили отмечать службы колокольным звоном — колокола были нужны, чтобы дать знать о вторжении, которого ждали каждый день. В том страшном году единственным шансом Британии был национальный характер, который позволил Лондону пережить Блиц и разрушить планы Гитлера.
«Бомбежки Лондона, — верил он, — так разрушительны, что его жители вынудят свое правительство заключить мир».
«Бомбежки Лондона, — писал в своем дневнике Геббельс, — так разрушительны, что горожане в панике оставят город и беженцы запрудят дороги, оставив остров беззащитным».
«Бомбежки Лондона, — писал журналист из тогда еще нейтральной Америки, —так разрушительны, что англичане демонстрируют свои нечеловеческие черты: они ухмыляются и поют, когда другие бранятся и плачут».
Миф Блица оказался самым живучим во всей 2000-летней истории островитян, потому что он опирается на хорошо документированную историю. Лондонские музеи (в чем я убедился только что, накануне Дня Победы) хранят дневники и фотографии, запечатлевшие буквально каждый день Блица. Все восемь месяцев от беззащитных лондонцев требовалось одно: вести себя, как всегда. Повседневность требовала героизма и была им. Те дни и ночи были разительно непохожи. С закатом лондонцы заполняли метро. По 8 тыс. человек на каждой станции подземки укладывалось спать на шпалы, аккуратно подложив принесенные из дома одеяла (спальные мешки — редкая роскошь). Поразительно, что в толчее не случалось драк и скандалов.
— Англичане, — писал затесавшийся в Блиц иностранец, — так стеснительны, что боятся потерять лицо перед посторонним, устроив сцену или поддавшись панике.
Еще удивительнее, что по утрам проснувшийся в подземке Лондон вел себя обычно. Клерки отправлялись в банки, продавцы — к покупателям. Хозяйки становились в очередь, чтобы отоварить карточки. И почтальоны доставляли письма даже тогда, когда от дома сохранился только почтовый ящик.
Гитлер не верил, что такое может продлиться долго, зато в это верил Лондон.
«При этих темпах, — читаем мы в одном дневнике, — немцам понадобится 10 лет, чтобы уничтожить только половину города».
В Англии любят вспоминать Блиц больше всех военных побед, потому что в этом сражении выиграли люди, защищавшиеся рутиной будней.
— 11 сентября 2001-го, — признался мой товарищ, — я поверил в неуязвимость Нью-Йорка, когда увидал, что полицейский штрафует неправильно запаркованную машину.
