Отечественные (впрочем, не только) кампании в защиту гонимых отличаются одной особенностью, делающей их весьма малопродуктивными. Практически с самого начала кампании (или с очень малым временным лагом) могущая в принципе оказать искомый защитный эффект позиция «Да, NN не во всем прав (или даже во многом неправ), но нельзя же так» сменяется другой, чей защитный эффект более чем сомнителен: «NN есть солнце правды и совершенно безгрешен, а преследующие его правоохранительные органы суть жестокие проконсулы и игемоны».
Насчет правоохранительной системы можно много чего сказать, крепка тюрьма, да черт ей рад, но если система так нехороша, а на кону стоит судьба защищаемого, это вроде бы должно диктовать сугубую осмотрительность при выборе защитительной кампании. Что важнее для впавшего в руки немилостивого правосудия — тихо выйти или громко сесть?
Конечно, впавший в руки решает сам за себя, но обязанность адвоката — внятно объяснить это клиенту, а обязанность общественников — немного думать на тему «не навреди». Не всегда это наблюдается.
В результате получается нарастающая канонизация, вызванная необходимостью усиливать жар кампании. Позавчера объект защиты всё же был немного неправ, вчера уже совершенно прав, сегодня полностью свят, безгрешен и вообще солнце праведности. При этом остается неясным, в каких же тогда превосходных выражениях именовать его завтра и тем более послезавтра. Не говоря о том, что перебор с похвальными характеристиками, производя впечатление сильной фальши, способен подрывать доверие ко всей защитительной конструкции.
Порой бывает выгоднее, причем существенно выгоднее для претерпевающего наказание не восхвалять его святость и даже не взывать к милосердию, ибо миловать человека, твердо упорствующего в своем заблуждении и не выказывающего ни малейших признаков раскаяния, бывает сложно. Повинную голову меч не сечет, но как быть с головой, продолжающей даже и вопреки всякой очевидности отрицать свою вину.
Тут, наверное, следует если не юридическом, то хотя бы в житейском смысле различать милосердие и снисхождение. Милосердие являют тому, кто кается, нераскаянному являют снисхождение, основанное на том, что ни о каком исправлении тут речи нету, однако, если более или менее верное обезвреживание возможно без суровой кары, то лучше без нее. Существует много людей с рабским правосознанием, которых от недолжных деяний удерживает не внутреннее убеждение в том, что так поступать нельзя, но только угроза внешней санкции.
Отчего не воровать, коли некому унять, но если появляется серьезная перспектива того, что уймут, человек с рабским правосознанием, не будучи при этом дураком, отлично это понимает. Исторически родственная молебствовавшим дамам группа «Война» всё отрицала — законы, совесть, веру, покуда власти смотрели на это отрицание сквозь пальцы. Когда безопасно, отчего не строить из себя Франсуа Вийонов. Но когда сделалось чуть-чуть опасно и явилась перспектива тюремного срока, Вийоны тут же превратились в овец. Сидеть никому не хочется.
Если мы наблюдали такую метаморфозу с Плуцерами, Ворами и Ленями Ушибленными, отчего не допустить, что дамы будут еще более понятливы. Полтора месяца СИЗО есть более чем достаточный намек на то, чем дело может кончиться в случае дальнейшей неуемности. Это не говоря о том, что непонятно, чего там, собственно, расследовать. Непотребство было явлено конкретно, в натуре, и всех разбирательств по-хорошему на полчаса. Прекратить дело или дать условный срок и закрыть всю эту малоприятную историю.
Возрождать дам к новой жизни — совершенно не дело государства. Дело государства — убедить дам, что впредь гадить не надо. Если можно убедить, не прибегая к сильной суровости, то и совсем хорошо. Слова «Да и черт бы с ними» звучат не очень духовно, но на практике они означают гуманное снисхождение.