По Сети гуляет цикл пародийных коллажей «Иван Грозный убивает всех». Сбежав со знаменитого репинского холста, Великий Государь набрасывается то на незнакомку Крамского, то на васнецовскую Аленушку, то на шишкинских медведей, то на кустодиевскую красавицу, то на серовскую девочку с персиками, то на Ленина с ходоками, то на Жан-Поля Марата в ванне, то на воплощенный крик, то на приходящего домой двоечника, то на черный квадрат Малевича — и наконец на самого себя: Иван Грозный убивает Ивана Грозного, замыкая тем самым круг абсурда.
Трудно сказать, какой именно смысл в эти коллажи вкладывает их автор (да и кто он, кстати, такой); несомненно, однако, одно: пародии эти нынче весьма злободневны. И отнюдь не только потому, что откровенно пародийно многое из происходящего вокруг (в конце концов, еще 80 лет назад Герман Гессе впервые заговорил о «фельетонном столетии» — о фельетонном именно в этом смысле легкомысленного, чтобы не сказать бездумного, подражания высоким образцам), но и потому, что пародия эта всё отчетливее приобретает очертания «возвышающего обмана», который, конечно же, дороже тьмы низких, а значит, и заведомо неутешительных истин.
Коллаж «Иван Грозный убивает свободу на баррикадах» еще не создан, что, впрочем, немудрено: каковы баррикады, такова и свобода — Божена Рынска с электрошокером в руке и зазывно обнаженным «полупопием» (вместо женской груди на картине Делакруа; натуральную женскую грудь нынче автобусами для «анчоусов» экспортируют из Иванова). «Каков напиток, таков и тост», — было сказано «Юре» Шевчуку на памятной встрече, когда тот, наполнив бокал минеральной водой, провозгласил нечто чрезвычайно патетическое.
«Белая гвардия катается сегодня по Садовому кольцу», — на голубом глазу объявила у себя в ЖЖ некая передовая дама, известная главным образом тем, что очень любит одного кинорежиссера и очень не любит другого. Причем очень не любит она каннского лауреата Никиту Сергеевича Михалкова — не любит за всё сразу, а очень не любит за то, что он якобы оскорбил ее в телеэфире, — а очень любит собственного мужа, фамилию которого, я, к сожалению, запамятовал, еще 22 года назад снявшего эпохальный фильм «Мордашка» — фильм, которого я, к сожалению, тоже не видел, но который наверняка не удостоился «Золотой пальмовой ветви» и прочих кинематографических наград исключительно из-за происков кровавой гэбни, ухватившей своими щупальцами весь земшар. Мордашка во весь экран, передовые взгляды, фамилия на букву «б», белая гвардия.
Раскатывает на джипах и «ламборгини» белая гвардия, а на так называемой площади Сахарова происходит норковая революция. Впрочем, еще 40 лет назад, переводя на русский Курта Воннегута (и столкнувшись с необходимостью как-то смягчать его весьма сальные шутки), замечательная Рита Райт-Ковалева изобрела словесную формулу норки нараспашку — и это выражение звучит сегодня прямо-таки пророчески. Впрочем, сами по себе норки нараспашку со спутниками и без оных, раскатывающие по Садовому кольцу в составе механизированного авангарда белой гвардии, вполне могут — причем ничуть не с меньшим вкусом — объявить сие занятие Ледяным походом, а в случае внезапной оттепели — и Крестовым.
И, прямо пока я писал эти строки, по «Эху Москвы» передали очередного «Гражданина поэта» — и правильно, в качестве объекта для пародирования были, на минуточку, избраны «Двенадцать» Блока, их (то есть все эти норки нараспашку со спутниками, водителями и телохранителями) возвышающий обман. Хотя всё, происходящее сейчас на Болотной и вокруг, да и на том же «Эхе» (а информационным поводом для «Двенадцати» Дмитрия Быкова стало нарастающее предчувствие того, что на радиостанцию вот-вот «пришлют доктора», которым, кстати, вполне может оказаться и 12 лет назад «вылечивший» НТВ д-р Кох), описано и предсказано отнюдь не Блоком в поэме «Двенадцать», а, наоборот, хоть и с ничуть не меньшей грубостью, Иосифом Бродским в поэме «Представление»: «Между прочим, все мы дрочим», — ну, и далее по тексту.
Сравнения, как известно, всегда хромают, а исторические параллели хромают тем более. История повторяется как фарс, но сам по себе фарс норовит привстать на трагические котурны; белогвардейцы бьются друг с дружкой за право вылезти на трибуну; норки нараспашку — и на коленях, и стоя — ощущают себя новыми Долорес Ибаррури, а своих покровителей и женихов — подлинными пассионариями; Ледяной поход, хоть и проходящий в стилистике «Взятия снежного городка» (но причем тут, казалось бы, Суриков?), спит и видит обернуться Ледовым побоищем.
Нынешние белогвардейцы сражаются против Сталина, они же, прикинувшись молодгвардейцами, — против Гитлера; Сталин и Гитлер в одном флаконе якобы уготовил им Бухенвальд на Николиной горе и архипелаг ГУЛАГ в Новой Риге... Пошлость нашего «белого движения» становится всё неописуемей и неописуемей — и сравнить ее можно разве что с их же, «белогвардейским», бескорыстием или с их же, «белогвардейской», жертвенностью. Правда, эти гневно-героические господа и душевно-деятельные дамы и впрямь серьезно рискуют: Иван Грозный здравого смысла едва ли пощадит хоть кого-нибудь из них; но даже если так, то Петр Великий хорошего вкуса (вновь вспомним Сурикова) уже уготовил нашим самозваным «капитанам Ивановым» из норково-лебединого стана хмурое утро стрелецкой казни.
