Демократия — не вид правления, а способ жизни, включая ту, что мы ведем в интернете
Явление русского интернета произвело на меня неизгладимое впечатление, потому что на самой заре компьютерной эры он поделился со мной непрошенным советом: «Кайф на халяву? Нюхай хрен». Опешив, я долго ждал более осмысленного общения, но оно постоянно откладывалось, потому что, разрастаясь, Сеть всё больше походила на забор, окружающий эту стройку века.
Беда, однако, не в этом. В конце концов, забор — это коммуна равных, хуже, что он склонен вырождаться в стену привокзального сортира. Теми, кто ищут там самовыражения, руководит тот же комплекс анонимной страсти к публичности, что способен отравить интернет. Как порченая монета — настоящую, хамство вымывает из Сети лучшее, оставляя наедине с тем, кто остался. Это как пьяный за соседним столиком. Он будто бы и не имеет к вам отношения, но второй раз вы в этот ресторан не придете.
Интернет, конечно, слишком велик, чтобы судить о нем гуртом. Возможно, я не совсем справедлив. Еще и потому, что он со мной часто не церемонится. Я не жалуюсь, я жалею, потому что привык видеть в читателях друзей, что вовсе не обязывает их быть единомышленниками. Напротив, общение подразумевает разногласия и живет ими. Фрейд говорил, что цивилизация началась с того, что в распре кулак уступил слову, хорошо бы — не матерному, ибо интернету идут манеры. Об этом легче судить в Америке, где каждая дискуссия ветвится сотнями мнений, иногда — дельных, часто — остроумных, но всегда вменяемых. Даже психа вроде того, что собирался сжечь Коран, американский интернет величает «сэром».
Тем труднее мне было понять, почему в русской Сети мне так редко встречаются тонкие, интересные, интеллигентные люди, с которыми я общаюсь в Москве и Питере. Возможно, ответ следует искать в прошлом. В советское время нормальные люди не писали писем в редакцию, зная, чем это чревато. Тогда дискутировали — красноречиво и увлекательно — на кухне, а не в печати. Поэтому переписку с газетами в основном вели охотившиеся за опечатками отставники, поэты-графоманы и прожектеры-фанатики, знавшие, как спасти человечество или стерилизовать его. Им-то по началу и досталась Сеть — на пещерной стадии своего развития.
Гений интернета, однако, в том, что он, как всё живое, способен к эволюции и самообороне, прежде всего — от охлократии. Если власть толпы приводит интеллектуальную жизнь к наименьшему знаменателю, то демократия разделяет и властвует, позволяя кучковаться по интересам, взглядам и убеждениям. Вырвавшись из общего болота, интернет развалился на мириад частей, каждая из которых приходит во взаимодействие с другими. Но как бы ни сложна была эта безмерно разветвленная структура, она всегда оставляет место для индивидуальности — с лицом и фамилией.
Я, конечно, имею ввиду Facebook, с которым связался ровно год назад. Чтобы лучше понять его устройство, я решил никому не отказывать, поэтому 4 тыс. френдов спустя у меня появился материал для сравнения.
С одной стороны, в этой пестрой толпе трудно разобраться: пожилые и школьники, игривые девицы и заслуженные матроны, левые и правые, православные и буддисты, писатели и читатели, любители балета или футбола, культуры или культуризма, Борхеса или Че Гевары. С другой стороны, нетрудно выделить и то, что всех объединяет. Например, знание иностранного языка, хотя бы одного, но чаще нескольких. И соответственно — опыт заграничных путешествий (ими любят хвастаться на своих фотографиях). Разнообразие интересов, которые редко включают подкидного дурака, но часто умные фильмы. А главное — элементарная вежливость и естественная учтивость.
Оно и понятно: раньше интернет был один на всех, теперь он разделился на салоны, откуда могут выпереть, куда могут не взять, где стыдно потерять только что приобретенное лицо.
Последствия переворота не ограничиваются этикетом, а начинаются с него: в Сети зародилось общество, и не удивительно, что оно стало гражданским.
Собственно, в этом нет ничего нового. В конечном счете, вертикаль всегда уступает горизонтали, куда бы они ни простирались. Станислав Лем, опубликовавший перед смертью книгу газетных колонок, писал, что Польша лучше других справилась с шоком свободы, потому что каждый четвертый поляк состоял членом какой-нибудь организации, обычно безобидной, потому что за другие сажали. В критический момент все эти садоводы, альпинисты, любители орхидей или персидских кошек оказались обладателями бесценного опыта общественного бытия. Демократия ведь не вид правления, а способ жизни, включая ту, что мы ведем в интернете.
