Новый проект интеграции основан на ощущении слабости и маргинализованности каждого из ее участников

Идея Владимира Путина по созданию Евразийского союза, озвученная им на страницах «Известий» месяц тому назад, продолжает активно обсуждаться, что вполне объяснимо в контексте приближающегося 20-летия распада СССР и дефицита новых стратегических инициатив в период избирательной кампании. Однако цели, которыми формально обусловлено создание союза, могут оказа­ться недостижимыми.

В своей статье российский премьер прямо или косвенно указывает на три главных преимущества Евразийского союза. Во-первых, он считает, что «сложе­­ние природных ресурсов, капиталов, сильного человеческого потенциала позво­лит Евразийскому союзу быть конкурентоспособным в индустриальной и тех­нологической гонке». Во-вторых, он ставит перед союзом задачу «стать одним из полюсов современного мира и при этом играть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом». В-третьих, он надеется на то, что «вхождение в Евразийский союз, помимо прямых эконо­мических выгод, позволит каждому из его участников быстрее и на более силь­ных позициях интегрироваться в Европу».

Оценим эти аргументы. Простая статистика показывает, что пресловутое «сложение потенциалов» не обеспечит качественных перемен. ВВП союза превысит российский всего на 14,8%, если объединение произойдет немедленно. Все потенциальные участники союза беднее России — средний для союза поду­шевой ВВП окажется на 11,1% ниже нынешнего российского показателя. О ка­ком технологическом потенциале идет речь, если все участники союза являются нетто-импортерами промышленных товаров, а потребности в инновационной продукции на 90–100% покрывают за счет поставок из-за рубежа?

Сложно обстоит дело также с «центром» и «связкой». Геоэкономическими центрами мира сегодня являются США, ЕС и Китай — страны, в разы превосходящие потенциальный союз по большинству показателей. Единственный схожий с ним центр — Бразилия — находится на континенте, где у него нет соперников. Союз же (с ВВП в $2,7 трлн) окажется зажат между ЕС ($15,6 трлн) и Китаем с ($11,2 трлн). Вряд ли он сможет «развернуться» в этих условиях как новый глобальный «центр». Со «связкой» дела еще хуже. Если в 1989 году транзит через СССР обеспечивал 11% всех грузоперевозок между Европой и ЮВА, то в 2010-м через Россию прошло менее 1%. Дорога с Дальнего Востока в центр страны пригодна для разового транзита самого премьера, а не для постоянных поездок многотонных фур.

Надежда на интеграцию в Европу с помощью нового союза вызывает особые сомнения. Во-первых, пока союз выглядит как сообщество стран, не явля­ющихся членами ВТО, — какая тут Европа? Во-вторых, все его участники имеют достаточно специфическое, скажем так, представление о демократии. В-треть­их, если сам премьер часто повторяет, что Россия слишком велика для Европы, то союз, видимо, будет тем более велик. Рассказ о том, что Таможенный союз уже начал переговоры с Европейской ассоциацией свободной торговли (ЕАСТ), вызывает только улыбку: в ЕАСТ, которая име­ла при своем основании в 1960 году семь членов, сейчас их осталось всего четыре: Швейцария, Норвегия, Исландия и Лихтенштейн. А слова о том, что «Евразийский союз будет строиться... как неотъ­емлемая часть Большой Европы, объединенной едиными ценностями свободы, демократии и рыночных законов», выглядят, по меньшей мере, неубедительно. По крайней мере, до тех пор, пока на всем «евразийском» пространстве не распространится практика сменяемости власти на основе полноценных альтернативных выборов.

Собственно это и вызывает основное сомнение в жизнеспособности союза. Владимир Путин утверждает, что нас ждет «тесная интеграция на новой ценно­стной основе». Но какими общими ценности связаны Беларусь и Казахстан, кроме отвращения их властей к демократии? Что объединяет Россию и Киргизию, кроме близких мест в рейтинге коррупции? Можно ли назвать требования, предъявляемые к потенциальным кандидатам, как это четко и ясно сделано в ЕС? Все это наводит на мысль о том, что новый проект постсоветской интеграции основан на ощущении слабости и маргинализованности каждого из ее учас­тников. Нас сплачивает ощущение (в основном надуманное, но все же) угроз и опасности — и союз должен помочь его членам почувствовать себя сильнее. Но почувствовать силу — не значит стать сильным. И потому создание такого союза скорее законсервирует отставание всех его членов от тех же ЕС и Китая, чем поможет его преодолеть. Такая вот маргинальная интеграция получается...

 Автор — директор Центра исследований постиндустриального общества