Когда рукопись никто не будет рвать из-под пера, может появиться стимул работать для вечности

Разговоры о второй волне кризиса не утихают. По данным ВЦИОМа, ее ждет чуть ли не каждый третий соотечественник. Что ж, с одной стороны, у страха глаза велики: «У нас не глубинка, у нас глубина, и никакая волна не достанет до дна», — давным-давно пел Гребенщиков, мы еще из первой-то волны, судя по ценам на гречку, выбрались не совсем. С другой стороны, ясно, что кризис все-таки будет: на то она и диктатура рынка, что все живут ожиданиями и, коль скоро все ждут плохого, то так тому и быть.

Человека, имеющего отношение к книгам и художественной литературе, интересуют прежде всего два вопроса: как вторая волна кризиса скажется на книжном рынке и как она скажется на литературе. Что до книжного рынка, то тут все понятно: его ждет полный и окончательный коллапс. Продажи книг будут устойчиво падать, независимые издательства, даже если и выживут, будут перебиваться с хлеба на воду, писательские гонорары, и без того смешные, станут копеечными, и наконец, что самое печальное, абсолютное большинство авторов, в особенности дебютантов, просто не смогут напечататься.

Но даже тот, кто диалектику учил не по Гегелю, знает, что мир соткан из противоречий: как раз для собственно изящной словесности эта ситуация может обернуться благом. Начать с того, что жесткий закон рынка — давай по роману в год, не то читатель тебя забудет — был объективным злом. А значит, есть надежда, что в новых обстоятельствах, когда рукопись никто не рвет из-под пера, когда, строго говоря, вообще не факт, что издатель ждет тебя с распростертыми объятиями, может появиться стимул работать для вечности: подолгу обдумывать план, тщательно отшлифовывать каждую фразу, наконец, дать написанной вещи отлежаться. Не говоря уж о времени, которое требуется любому писателю на то, чтобы подумать «о времени и о себе».

В обстановке, которую принято политкорректно называть «политическая стабильность», для писательской работы ничего плохого нет: если уж говорить об архетипах, то Данте написал «Божественную комедию» после бурной флорентийской политики, а не во время ее. Когда писателю нет нужды постоянно отчитываться по сиюминутным поводам, самое время творчески осмыслить что-то большое и важное — будь то ход истории и судьбы поколений или «диалектика души». Самое время для грандиозных замыслов, для самой высокой планки: 12 лет — хороший срок, чтобы задумать роман не о менеджерах среднего звена (про которых уже сейчас никому не интересно, а давно ли все читали Минаева?) и не о рублевских барышнях (господи, как же звали эту писательницу?), а о человеке по самому большому счету. Широта замаха — штука опасная, но ведь без нее и не бывает рекордов, так?

Возвращаясь к ценам на гречку: в театральной среде говорят — артист должен быть злой и голодный. При всей ироничности этой максимы нельзя не признать, что в ней есть большая сермяжная правда. Сытая и спокойная жизнь сгубила не один талант, она, честно сказать, сгубила европейскую литературу вообще: девять из десяти европейских интеллектуальных бестселлеров написаны о людях, которым просто нечем заняться, — неудивительно, что эти романы с высосанными из пальца коллизиями и с натугой выдуманными конфликтами никому за пределами Швеции/Швейцарии/Италии не нужны.

Показателен в этом отношении и пример Захара Прилепина — главного, видимо, русского писателя нулевых, который в самые сытые и успешные для себя годы написал свой самый неудачный, увы, роман: вышедшая в начале лета «Черная обезьяна» насквозь выдумана из головы, судорожно сцеплена максимально нелепым сюжетом и мучительно раздута до кондиционного объема поражающими воображение вставными новеллами. Не то чтобы я желал горячо любимому Захару голодной жизни, упаси Бог (скорее, на мой скромный взгляд, ему бы не помешала толика здорового затворничества — скажем, не три интервью в неделю, а хотя бы одно), и все же в среднем по больнице, да, злой и голодный писатель скорее напишет «Эдичку» («Школу для дураков», «Чапаева и Пустоту», «Пушкинский дом» — список можно продолжать), чем писатель, избалованный гонорарами, грантами и премиями.

А что до читателя, то Бродский говорил, что искусство — единственная область экономики, где предложение рождает спрос. Читать в России, сколько бы нас ни убеждали в обратном ленивые книгопродавцы, любят и хотят.