«Картины с советскими вождями — такой же китч, как самовары или лапти»

21 октября в Вологде открывается выставка известного художника, члена Российской академии художеств, лауреата Государственной премии и премии «Триумф» Натальи Нестеровой. Свои последние работы она написала этой осенью во французской столице.  С художником в ее парижской мастерской встретился корреспондент «Известий».

— В США вышел альбом «Наталья Нестерова: американское духовное путешествие». Вы работаете в Нью-Йорке, в Париже, в Москве и на даче в Абрамцеве. Почему такая широкая география?

— Охота к перемене мест связана с поиском новых впечатлений. С годами я стала иначе смотреть на многие вещи. Я стараюсь двигаться скорее вглубь, нежели вперед. Есть люди, которые видят за тысячу парсеков вперед, а я, напротив, люблю смотреть за спину. Но мне хорошо пишется везде, где стоит мой мольберт.

— В прошлом русские художники обычно объединялись. Сегодня каждый предпочитает сидеть в своем углу.

— Молодости свойственна тяга к объединению, к общению, к взаимному «одариванию» идеями. Но чем становишься старше, тем меньше хочется оказываться в больших компаниях. Я и всегда была в относительном одиночестве, а теперь оно стало для меня наиболее приемлемым образом жизни. Я вообще отношусь к единоличникам — боюсь толпы. Для меня уединение — естественное состояние.

— За рубежами нашей родины трудятся сотни, если не тысячи, российских художников. Кто покупает их работы?

— Большей частью русские. Однако интерес к русскому искусству ограниченный, потому что его чрезвычайно мало во всех музеях мира. Оно плохо известно. Если говорить о нашем современном искусстве, то это связано с тем, что страна была очень долго закрыта. Иконы же русские знает весь мир.

— Однако в последнее время на Западе неожиданно появился спрос и на соцреалистов.

— Меня поражает, когда закупают картины с советскими вождями. Их как бы воскрешают, и они появляются, словно зомби. Это такой же китч, как самовары или лапти.

— В древние времена художники-буддисты после 40 лет меняли имя и начинали все с нуля.

— Это же буддисты. У них совершенно другая жизненная стезя. Если так хочет художник, никто его не вправе за это осудить. Для меня интерес художника — в его узнаваемости. Начать с чистого листа? Зачем? Я так долго добивалась того немногого, чего достигла. Зачем же мне от этого отказываться?

— В чем счастье художника?

— В преданности своему делу. Я добилась того, что у меня иногда получается то, чего я хочу. Может, я слишком долго училась и медленно шла к цели, поэтому теперь все делаю очень быстро.

— Чем вы объясняете бешеный успех нынешней выставки Дали в Москве? Разве он не был в какой-то степени и шоуменом?

— Его успех связан с тем, что в России его не показывали, а не все могут поехать в испанский Фигейрос, чтобы увидеть его музей. Кроме того, в Дали есть загадка, связанная с сюрреализмом, который для меня интереснее, чем реализм. Он дает толчок к каким-то удивительным размышлениям. Меня всегда занимал и Босх, и Дали, и Магрит, и Макс Эрнст.

— Разве сюрреализм с Дали не умер?

— Нет. Просто сейчас нет сюрреалиста его уровня.

—  На  ваших картинах часто много еды — устрицы, мидии, рыбы, спаржа, артишоки, фрукты.

— Я люблю писать различные вкусные вещи. Художники всегда изображали пиры и застолья. Чем человек занят в жизни? Спит, гуляет, играет, ест. 

— Вы часто пишете игральные карты. Русские всегда были неравнодушны к игре.

— Не только русские их писали. Вспомним француза Сезанна. Карты — это же игра, человеческое занятие. Я сама люблю играть, раскладывать пасьянс. И я человек тайно азартный. Когда я была маленькой, играла с бабушкой в дурака и в пьяницу. И она очень расстраивалась, когда проигрывала. Поэтому я и научилась ей проигрывать. Но на самом деле я, разумеется, игрок, хотя мой разум сильнее азарта.

— Однажды вы сказали, что всегда стремились первой подняться на художественный Олимп. Живопись для вас — это состязание?

— Конечно, это соревнование с моими коллегами. А как же иначе?

— И творческая ревность вам не чужда?

— Она возникает, когда что-то очень здорово сделано. Но это чувство я в себе подавляю (смеется).