Чеховские страдания
Известный (как утверждает пресс-релиз) театральный режиссер Вадим Дубровицкий снял фильм по пьесе Чехова "Иванов". Задействовав в нем едва ли не всех знаменитых мастеров нашего театра и кино.
Всем вроде бы хорош фильм Дубровицкого. И текст в нем хороший (все-таки А.П. Чехов написал), и артисты как на подбор - известные и заслуженные, некоторые даже народные. И оператор много завораживающих сцен снял, разные времена года представил. То тут и осень, очей очарованье, и зима белоснежная. То листва пожухлая под ногами хрустит, то вдруг разверзнутся хляби небесные, и герои в струях дождя красиво признаются в любви и страдают.
Еще раз, уже без иронии. "Иванов" - это действительно серьезная работа, не халтура, не патриотическое "муви", не конъюнктурная дребедень, не криминальное чтиво российского разлива. Но поразительным образом это изо всех сил высокохудожественное, до зубовного скрежета высокодуховное кино оставляет большее ощущение провинциальности, чем вся трэшевая кинопродукция, что ежегодно километрами снимается в нашей отчизне. Потому что с трэшем все понятно. Что о нем говорить - он для "пипла". А вот такое "высокое искусство" - оно как бы для интеллигенции, для тех, кто еще готов к встрече с прекрасным...
Экранизации хрестоматийных текстов вообще опасная вещь. А уж экранизация пьес - опасная вдвойне. Удачи на этом пути - скорее исключения из правила. Чаще всего то, что более или менее органично смотрится на сцене, в кино отдает нестерпимой фальшью. И Гамлет, читающий монолог "быть или не быть" себе самому, и король Лир, призывающий ветер "дуть, пока не лопнут щеки", и чеховские герои, восклицающие "пропала жизнь!". Конечно, бывают чудеса, когда театральный текст органично растворяется в киноэстетике. На ум сразу приходят "Неоконченная пьеса для механического пианино" Никиты Михалкова и "Ваня на 42-й улице" Луи Маля, герои которой репетируют в захудалом нью-йоркском театрике пьесу Чехова "Дядя Ваня". Главный ход Маля как раз и заключался в том, что зритель в какой-то момент вообще забывал, что перед ним артисты, сидящие на сцене: границы между театром, кино и самой жизнью исчезали на наших глазах.
В случае с "Ивановым" чуда не происходит. Как ни пытался Вадим Дубровицкий сделать фильм предельно кинематографичным, изо всех щелей лезет театральщина, причем, увы, самого дурного свойства. Прославленные мастера сцены, игравшие у Товстоногова, у Ефремова, на сцене Малого театра, ваяют образы так, как их, вероятно, можно, хотя уже, по правде говоря, не нужно ваять на подмостках. Но не в кино! Актриса вахтанговской труппы Анна Дубровская (умирающая от чахотки жена Иванова Сарра) с достоинством носит трагическую маску страдания. Екатерина Васильева, некогда великолепно, почти гениально воплотившая ту же Сарру в знаменитом мхатовском спектакле, на сей раз не сильно разнообразит свою актерскую палитру: в роли хлопотливой Зюзюшки она старательно изображает на лице то фальшивую умильность, то пугающую властность.
Играющая героиню второго плана Ольга Волкова жирными мазками рисует неприглядную харю российского мещанства. Эдуард Марцевич в роли графа Шабельского представляет почти демонического рамоли и иногда инфернально смеется в камеру. Современная киноэстетика решительно отвергает такой театральный пережим. Не случайно органичнее других выглядят в фильме исполнитель заглавной роли Алексей Серебряков, не испорченный театральной рутиной, и Владимир Ильин (прощелыга Боркин), который на театральные подмостки, к слову сказать, тоже забредает по случаю. Они хотя бы не хлопочут перед камерой лицом.
Что же касается источников (и составных частей) самой киноэстетики Дубровицкого, то их, как водится, три - фильмы братьев Михалковых (причем обоих), фильмы Андрея Тарковского и - куда же без него - Федерико Феллини. У Михалковых позаимствована любовь к усадебному быту, красивой ушедшей натуре. У Тарковского - любовь к панорамным, словно бы с небес сделанным кадрам и нарочитая ирреальность происходящего. То вдруг к героям пьесы подлетят какие-то неизвестные на воздушном шаре (откуда взялись, бог весть), поглядят, понюхают и улетят восвояси. То Сарра зажжет вокруг себя мириады свечей. То, когда отношения героев окончательно зайдут в тупик, вдруг исчезнут стены усадьбы и обнажится ее остов.
У Феллини позаимствован клоунский балаганный оттенок. Вот герой после смерти жены идет по "ярманке", слева толпа глазеет на канатоходца, справа кукольный театр. Кажется, что дальше под музыку Нино Роты выйдут еще и клоуны. Ан нет: дальше герой останавливается, чтобы посмотреть на Петрушку, и вдруг видит, что Петрушка превратился в него самого. Герой в ужасе закрывает глаза. Честно говоря, зритель тоже...
Канонический финал пьесы с самоубийством Иванова опять же будет разыгран в кукольном театрике. А сам герой умрет от остановки сердца, как в одной из редакций драмы Чехова. Это наслоение разных редакций и тарковско-феллиниевский наворот придают происходящему ложной глубокомысленности, но удивительным образом не сообщают нам ничего нового ни о пьесе, ставленной-переставленной в театре, ни о самом герое, сыгранном такими великими артистами, как Иннокентий Смоктуновский и Евгений Леонов.
Фильм Дубровицкого - это не более чем культурный жест, очередная попытка реанимировать те театральные и кинообразцы, что были любимы интеллигенцией в 60-70-80-е годы. Русским режиссерам отчего-то кажется, что, если слить все вышеперечисленное в один флакон, непременно получится настоящее произведение искусства. А получается то, что и должно получиться. Высокохудожественная скука и совершенно провинциальная тоска.
