Трудно быть добрым

Обозреватель "Известий" Наталия Осс встретилась с Чулпан Хаматовой накануне вручения премии. Дина Корзун ожидается в Москве 16 марта - на церемонии вручения премии "Известность".

известия: Чулпан, вы репетируете и одновременно занимаетесь делами благотворительного фонда. Это хорошо совмещается?

чулпан хаматова: Все страдают. И фонд, и театр. Честно говоря, не очень получается совмещать. Но иногда просто выхода нет. Звонок из Государственной думы, где рассматривается наш проект, - и ты понимаешь, что должен все бросить и говорить с этими людьми. А после прогона в театре поехать на встречу.

и: И как живется в таком ритме?

хаматова: Пока мне непросто. Не очень получается распределять силы между одной и другой работами. Потому что какие-то вопросы партнеры соглашаются решать только со мной или с Диной. Начинаешь переключать на менеджера или на директора фонда, но люди отказываются с ними встречаться, хотят только со мной или с ней. Снять с себя административную ответственность пока не получается. На Западе звезды напрямую не участвуют в работе фондов, они - некий способ фандрайзинга, лица благотворительных акций. А мы же участвуем непосредственно в административных делах, находимся в очень тесной связи с врачами, с волонтерами, детьми, родителями.

и: Сколько процентов вашей жизни по значимости, по эмоциональным затратам занимают театр и фонд?

хаматова: У меня нет ответа. Я все время хочу посчитать, сколько времени у меня занимает фонд, - сделать таблицу, чтобы потом правильно распределить свое время. И каждый раз понимаю, что это бесполезно. Я еще больше нервничаю, больше рефлексирую. Поэтому я себе запретила выстраивать какую бы то ни было систему, задаваться вопросом: как я все могу успеть? И стало намного легче.

и: Сколько лет вы так живете?

хаматова: Семь лет.

и: Все эти семь лет вы работали вместе с Диной Корзун. Вы единомышленники во всем или приходится находить компромиссы?

хаматова: Конечно, мы единомышленники. Мы делаем общее дело и стараемся действовать согласованно. Это несложно. С самого первого дня работы фонда все важные решения о том, кого именно лечить, как и где лечить, какие лекарства и какое оборудование необходимы для клиник, принимают врачи, а мы следуем за ними. Когда речь идет о серьезных фандрайзинговых акциях - таких как, например, сотрудничество со Сбербанком - или о наших крупных мероприятиях, то как раз мы с Диной всегда действуем и мыслим заодно.

и: Как вы распределяете зоны ответственности и обязанности?

хаматова: Исходя из наших возможностей. Дина с семьей большую часть времени сейчас проводит в Лондоне. Туда периодически приезжают на лечение наши дети, и Дина их, конечно, опекает. Такая поддержка детям и их перепуганным родителям, которые часто без знания английского языка оказались в совершенно незнакомой для них стране, очень нужна. В лице Дины, ее мужа, ее старшего сына наши подопечные в Англии обретают заботливых друзей, практически родственников. Кроме того, сейчас мы открываем в Англии филиал нашего благотворительного фонда, и Дина очень много работает над этим проектом - привлекает к благотворительности и живущих в Англии россиян, и англичан. Когда Дина бывает в России, она участвует здесь в акциях фонда, общается с благотворителями, представляет фонд в СМИ.

и: Какие человеческие и профессиональные качества свели вас вместе в одном, таком эмоционально затратном проекте?

хаматова: Наверное, нас одинаково воспитывали родители.

и: Сейчас ваш большой проект - строительство Федерального научно-клинического центра детской гематологии - близок к завершению. Какова роль фонда в строительстве центра? И как обстоят дела?

хаматова: Все началось с первого концерта "Подари жизнь", который получил неожиданно очень мощный и искренний резонанс. Вдруг стало ясно, что невозможного нет! Что дело не в государственной медицине, а просто в отсутствии желания сделать первый шаг. После концерта к Владимиру Путину попало письмо мальчика Димы Рогачева. У Димы были очень плохие медицинские показатели. И было желание - поесть с президентом блинов. Путин приехал к Диме есть блины. Все это происходило в Российской детской клинической больнице. Там много всевозможных отделений, в том числе отделение детской гематологии. Путин жестко предупредил, чтобы никто не знал о его посещении, имея в виду верхушку больницы, чтобы не было никаких ковровых дорожек и оркестров. И наши врачи, гематологи-онкологи, повели его в отделение по тем же коридорам, по которым ходят дети и их родители. Не через главный ход, а через обычный. И Путин увидел стены этих коридоров. Сейчас там уже сделан ремонт. А тогда это был мрак. Врачи сказали Путину: мы такое количество денег, государственных и благотворительных, тратим на борьбу с болезнью, чтобы потом пациенты, проходя по этим заплесневелым коридорам, подхватывали заразу и умирали от грибковой инфекции. В этом есть некий абсурд. Таких больных надо не только лечить, но и уметь выхаживать. Нужна специальная больница, предназначенная для выхаживания гематологических больных, где все собрано в одном месте - диагностика, облучение, профессионалы, оборудование. И самое главное - очистка воздуха, позволяющая защитить детей от инфекций. И Путин принимает решение строить центр. До того врачи обращались с проектом ко многим политикам. Но только Путин отреагировал так: будем строить. Я сейчас ни в коем случае никого не хвалю, просто рассказываю, что там происходило.

и: Вы были там, когда приезжал Путин?

хаматова: Меня на встрече не было, рассказываю со слов врачей. И дальше три года готовился проект. Три года деньги то исчезали из бюджета, то появлялись снова. И каждый раз, когда врачи оказывались в тупике из-за того, что обещанных президентом денег не оказывалось в строке бюджета, они призывали на помощь нас. Мы при всех возможных встречах задавали Путину этот вопрос. Приезжает он поздравлять театр "Современник" с юбилеем - я тут же к нему. Он объясняет, куда делись деньги, как они пропали, кто за это ответит. И деньги возвращались. Это, конечно, бред. Когда все решает один человек, и этот человек должен сам лично следить, чтобы деньги никуда не выпали, а если уплыли, то вплыли обратно. Но тем не менее Путин правда был в курсе всех передвижений, всех этапов строительства. Он согласился, чтобы подрядчиками выступали врачи, понимая, что такое русская стройка. Конечно, как на лакомый, медовый кусок на эту клинику претендовало огромное количество застройщиков. А врачи - самые ответственные подрядчики. Они с утра до ночи в резиновых сапогах и касках бродили и бродят по нашей стройке, контролируя каждый этап строительства.

и: То есть врачи работают - пока подрядчиками. Коллектив центра уже собран?

хаматова: На данный момент собирается. Это огромная клиника, а в России нет такого количества профильных врачей. Но за эти пять лет - три года проектирования и два года строительства - удалось найти специалистов. Опять же благодаря Путину подписано российско-немецкое соглашение по обмену опытом. Молодые врачи поехали в Германию на стажировку и обучение. Сейчас они все должны вернуться. Более того, возвращаются несколько российских врачей, которые прекрасно практикуют за границей. Один великолепный диагност приезжает из Нью-Йорка вместе со своей женой, горит желанием работать. Новая клиника - это новый старт для нашей медицины. И совершенно новая формация врачей. У них другое отношение к больным, к самой болезни, они наполнены идейностью, азартом, смыслом. Это все очень подвижнически.

и: Финансово ваш фонд участвует в проекте?

хаматова: Некоторые строительные работы и закупка части оборудования легли на плечи благотворителей. То, что не успели учесть в проекте. За время строительства появилось такое оборудование, отказаться от которого сейчас было бы неправильно. Когда врачи говорят - мы заказывали аппарат МРТ в полтора тесла, но теперь в арсенале диагностов уже есть МРТ в три тесла, у него в два раза быстрее скорость, в несколько раз точнее диагноз, и еще он приспособлен специально для детей, потому что внутри него показывают мультики, - и ты понимаешь, что должен сейчас разбиться в лепешку, но найти средства для покупки этого аппарата МРТ! Также в сфере нашей ответственности - озеленение территории. И мытье сданных строителями больничных корпусов. Каждую субботу в клинику приходят врачи, сотрудники и волонтеры фонда, чтобы мыть палаты, где закончилось строительство. Когда клиника построится, для фонда наступят трудные времена. На сегодняшний день мы еле-еле покрываем те потребности, на которые собираем средства. А клиника будет требовать всех денег, которые мы собираем сейчас да еще плюс к этому.

и: Разве не бюджет должен содержать такую клинику? Что может тут добавить частный благотворительный фонд?

хаматова: Как всегда - лекарства, помощь врачам, доплата за то, что не берет на себя государство. Когда центр заработает, на нас лягут совсем другие объемы - количество врачей, пациентов, волонтеров, доноров, всего-всего увеличится. Там будет 300 трансплантаций костного мозга в год. А бюджет покроет только 40. Бюджет, например, вообще не оплачивает расходы, связанные поиском неродственных доноров костного мозга. В России нет банка костного мозга, поэтому мы обращаемся в фонд Морша в Германию. Найти донора для ребенка стоит 5 тысяч евро, еще 10 тысяч евро стоят расходы по забору костного мозга у донора. Кроме того, надо послать нашего врача забрать эти клетки, помочь врачам и родителям собрать документы для их доставки в Россию. Чтобы все это нормально функционировало, должны быть специальные сотрудники, которые все время отдают этой деятельности. Значит, они должны получать зарплату. Это делается на благотворительные деньги. Очень узок спектр лекарственных препаратов, которые даются по квоте. Например, в него не входят современные эффективные противогрибковые препараты, которые совершенно необходимы нашим детям и которые стоят очень дорого - курс лечения может стоить 500 тысяч рублей. Ни одна семья не может себе позволить такую терапию, даже если она продаст все. В общем, без благотворительной помощи не обойтись. Врачи не справятся без нас. Я не знаю, правда, как фонду удастся собирать сумму в два раза больше той, что мы собираем сейчас. Прибавьте сюда всевозможные праздники для детей, помощь родителям, приезжающим на лечение в Москву. Многие приезжают из деревень, для них московские цены просто неподъемны, какие бы они не получали зарплаты у себя дома.

и: Очевидно, что часть проблем решается не на уровне фонда, а изменением законодательства или расширением соответствующей бюджетной строки. На той, знаменитой благодаря Юрию Шевчуку, встрече с Владимиром Путиным вы обращались к премьеру с просьбой отменить вторичное налогообложение благотворительной помощи и изменить правила ввоза в Россию орфанных препаратов. Он пообещал, что вопросы будут решены. Получилось это?

хаматова: Мы же живем в стране Россия, где полгода - не срок. Закон о вторичном налогообложении прошел второе чтение, и завтра я буду встречаться с людьми, которые помогут нам сориентироваться. Мы сказали Путину, потом Медведев озвучил на всю страну, но оказалось, что это ничего не меняет. Там у них какие-то свои ходы, барьеры, окопы. Чтобы выставить законы на слушание, есть особые очереди. Мне бесполезно это объяснять, все равно ничего не пойму. Нужен человек, который знает, как пройти через их норы. Надеюсь, у нас будет такой человек, способный направить - нас, с горящими глазами, но не знающих, к сожалению, этих хитрых ходов.

и: А не проще установить связь с кем-то в администрации президента или в премьерском аппарате, чтобы этот кто-то заходил напрямую?

хаматова: Так мы же напрямую. Путин одобрил, Медведев одобрил. И все равно ничего! Это та же ситуация, когда терялись деньги на клинику. Если бы мы не начали Путину говорить, что деньги потерялись, то, может быть, они бы потерялись навсегда. Сейчас Минздрав составляет список орфанных болезней. Это уже огромный шаг, потому что признали, что есть такие болезни. А раньше просто не обращали внимания. Когда орфанные болезни будут определены, то будет определен список орфанных препаратов. Здесь тоже все очень сложно. Ты занесешь в закон один препарат, а через полгода он поменяет название, внутреннюю характеристику и будет отвечать уже другим требованиям. Еще надо придумать так, чтобы не было паразитирования на этой почве, с одной стороны, а с другой стороны, чтобы закон был принят и люди, которые в препаратах нуждаются, смогли их получать.

и: Государство будет оплачивать препараты или речь идет пока о разрешении на ввоз?

хаматова: Пока ответа на этот вопрос я не знаю. Пока мы говорим только о ввозе. Но приведу в пример случай, когда компании взвинчивали цены на эндопротезы для онкологических больных. И мы подняли шум! Фонд отказывался платить деньги той компании, которая предоставляла родителям протезы по цене, раза в два как минимум превышающей их стоимость в стране, где они производятся. Мы пытались объяснить, что это нечестно. Они сказали - нет. Мы узнали, сколько это стоит в Германии. В Германии заказать эндопротез, привезти туда ребенка и родителя и поставить этот эндопротез - все вместе стоило дешевле, чем купить протез в Москве. Мы сказали - хорошо, ставим протез в Германии. А нам на это - тогда ребенка не возьмут обратно на химиотерапию в Москву. То есть там целая мафия! Мы взбесились и опять написали открытое письмо. Дошло до Голиковой. Они стали разбираться и на сегодняшний день приняли закон, что немецкие протезы дети получают бесплатно! До этого они получали только русские и чешские, а благодаря нашему скандалу немецкие протезы тоже входят в квоту по этой болезни. Надо надеяться на лучшее. Может быть, все орфанные препараты будет оплачивать государство.

и: Как я понимаю, фонду нужен постоянный контакт с государственной властью, с министерствами, законодателями, таможней. За время работы вы обзавелись добровольными помощниками во власти? Есть ли у вас какой-то пул, актив?

хаматова: Своего лоббиста у нас нет. Но - в зависимости от ситуации - работаем с разными людьми. Недавно взяли Володю Кехмана (директор Михайловского театра. - "Известия") в попечительский совет. С его помощью делали в прошлом году концерт в Петербурге. Вы задали очень интересный вопрос о власти. Потому что с изменением объема помощи и задач, стоящих перед фондом, способы, которыми мы пользовались семь лет назад, уже не подходят. Без Путина эта клиника не была бы построена. Без участия государства не было бы принято каких-то законов, без участия Министерства здравоохранения не было бы решено какое-то количество проблем. А попечители фонда - в основном люди аполитичные или оппозиционеры по сути своей. И это тоже вопрос, который надо решать. И каждый решит сам за себя, чего же он хочет от работы фонда. И может ли фонд существовать так, как он существовал несколько лет назад. Есть обвинения, что Хаматова с этим гематологическим центром готовит Путину предвыборную кампанию. Обвинения в том, что мы потеряли лицо, что у нас нет искренности. Я слышу это сплошь и рядом. Сначала я сильно расстраивалась, да и сейчас расстраиваюсь. Как я понимаю, есть два выхода. Или продолжать входить в диалог с властью и в этом диалоге удовлетворять не собственные политические амбиции, а решать проблемы детей. Либо уходить из фонда. Другого варианта на сегодняшний день я не вижу.

и: И делая выбор в пользу сотрудничества с властью, трансформируя фонд, вы теряете часть актива, люди просто престают быть с вами?

хаматова: Ну да. А по-другому не получится. 1 июня откроется центр. И мы позовем всех своих друзей. И перед 1 июня мои друзья скажут, что это просто невозможно: в позапрошлом году мы на концерте пели для детей с попсой, потому что кризис грянул, нужно было собирать деньги всеми возможными и невозможными способами. Фонд обратился к телевидению, и телевидение сказало свой приговор: если хотите, чтобы вас смотрели, то вы должны поставить на сцену не своих друзей, а тех, кого любит народ. Наши друзья встали в ряд с теми, кого любит народ, хотя для них было сложно выходить на одну сцену с очевидной попсой. В прошлом году на концерте был Владимир Владимирович. У многих наших друзей своя принципиальная позиция по этому поводу. Противоречия накапливаются. Если человек не понимает, что мы говорим не о политике, а о детях, их родителях, о врачах, то убедить в обратном, наверное, уже не получится.

и: Чулпан, а нет ли в благотворительности некоей подмены - вы делаете то, что должно делать государство. И государство использует это в своих целях - возможно, и предвыборных, политических - или просто облегчает себе жизнь, имея возможность переложить свои обязанности на плечи благотворителей?

хаматова: Мы с вами можем десятилетиями сидеть и рассуждать об этом. А конструктивно - какой есть выход? Заставить государство заниматься этим мы не можем. Если бы я жила в Америке, я бы, наверное, по-другому действовала. Но я живу в этой стране, и я знаю, что такое эта страна. Если так рассуждать, то зачем вообще что-то делать? Пусть умирают эти дети, потому что государство не нашло 200 тысяч евро на лечение ребенка за границей. Этот фонд образовался в этой стране, с нашими гражданами, с нашей властью, с нашим Министерством здравоохранения. Можно говорить о том, что мы делаем работу государства, безусловно. Но есть ли у нас какие-то другие варианты помочь детям? Их нет! Если мне кто-нибудь из тех людей, которые обвиняют нас и пинают под дых постоянно, скажет, как из этой проблемы выйти, я ему буду очень благодарна. Сниму с себя фартук, повешу и пойду заниматься театром, готовиться к премьере. Я не знаю, как заставить государство оплачивать костный мозг, набирать волонтерские группы, заниматься донорством крови.

и: Когда смотришь ваш сайт, возникает ощущение абсолютной беспомощности - там дыра, здесь дыра. И все не заткнешь. Вы говорите, что нужно реформировать фонд, потому что все равно таких денег не собрать. Что планируете делать?

хаматова: Фонд родился из врачей ФНКЦ, они расшатали меня, расшатали Дину, расшатали Кремль. Они выступали инициаторами. Сейчас, когда центр откроется, наши врачи уже не смогут вникать в дела детей из других клиник, как они это делают сейчас. Значит, надо сделать так, чтобы в каждой клинике, которой помогает фонд, были инициативные группы врачей, которые сами бы включали голову - как собрать деньги, как вылечить ребенка, как подключить общественность.

и: Изменилось ли отношение людей к благотворительности? Я наблюдаю на благотворительных аукционах, с каким трудом приходится часто выбивать деньги. Люди очень неохотно жертвуют. С другой стороны, каждое второе светское мероприятие - благотворительное.

хаматова: Если вы посмотрите отчеты на сайте нашего фонда, то увидите, что за первое полугодие 2010 года было собрано больше, чем за весь 2009 год. Работает карта "Подари жизнь" Сбербанка. Судя по поступлениям - от 10 до 1000 рублей, - жертвуют люди низкого и среднего достатка. Люди богатые в Сбербанк не ходят. Аукционы - незнакомое нашей стране дело. Никто не понимает, куда пойдут деньги, как это устроено. Очень часто люди принимают аукцион за некий рынок, куплю-продажу, где важнее лот, а не цель сбора средств. На Западе все доведено до совершенства. Есть специальное приспособление для негласных покупок, не надо вскидывать руку и кричать. А у нас - если у тебя нет Лени Ярмольника или Игоря Верника в качестве аукциониста, то есть большой риск, что аукцион провалится. Но шаг за шагом все меняется. А махать рукой и говорить, что с нашей русской ментальностью ничего не получится, - это неправильно. Да, у нас нет ни традиций, ни понимания, ни доверия к благотворительности. Все - не-не-не, а мы хотим, чтобы люди стали швыряться деньгами и отдавать на больных детей. Такого не будет!

и: Писатель Дмитрий Быков жестоко раскритиковал благотворителей за эстетическую глухоту, сектантство и создание вокруг себя ореола святости. Вас, в частности. Безнравственно и безвкусно показывать фотографии "больных детей с лысыми головами и измученными глазами" - я цитирую - на концертах, непристойно говорить о своем вкладе публично. И это только часть его претензий. Как вы относитесь к таким упрекам?

хаматова: У меня к нему один вопрос: дорогой Дмитрий, вариант решения?! Предложите, как собрать 170 миллионов рублей в месяц, не делая ничего, не давая сейчас это интервью. Мы его приглашали в больницу, в фонд, убеждали, зазывали - чтобы он увидел, как это работает. Он талантливый человек, весомо талантливый. Придите, Дмитрий, посмотрите, а потом делайте выводы. Или предложите решение. Если благотворительность должна быть тихой, то как это сделать? Как нам обойтись без Сбербанка, без строительства Федерального центра?! Как я объясню маме, которой нужно сейчас 200 тысяч евро на лечение ребенка в Германии, что мне эстетически неловко фотографироваться для глянцевого журнала? Может быть, Дмитрий Быков сможет объяснить это маме, смотря ей в глаза?! Не думаю. Мы говорим - давайте войдем в контакт. Мы - не власть, мы - не Путин, мы - вот, рядом ходим, работаем, копошимся, делаем свои мелкие дела. Они очень сложно даются. Наш фундамент, на который можно потом что-то нанизать, очень сложно строился. И каждый выплеск Дмитрия Быкова в нашу сторону - это снимание пяти этажей кирпичиков. Я считаю, что он не прав в этой ситуации. До стилистики ли сейчас, до вкусовых ли ощущений?! Приходи и помоги тогда!

и: Вы знакомы с европейской, американской практикой? Как звезды решают этические и эстетические проблемы там?

хаматова: А у них нет этого ощущения - вот я фотографируюсь с больным ребенком. Там нет ощущения, что это бедный и больной ребенок, а есть ощущение, что ребенок нормальный, он болеет временно. Через два года он будет здоровый, ассимилируется. И никто не будет тыкать пальцем в этого ребенка, как в нашем обществе, и не будет говорить - ой, вы заразные, отойдите от нас. Люди с синдромом Дауна работают пожарниками в Америке. Я не поверила глазам своим, когда подъехала пожарная команда и там было процентов 70 людей с этим синдромом. Инвалиды ездят по городу, больные раком - в масках работают в кино, дети, больные раком, в масках ходят в свой детский сад. Другая ментальность.

и: С чем связано это ощущение заразности болезни, несчастья? Почему люди боятся заразиться чужим горем?

хаматова: Неграмотность, темнота. Они же не знают, почему ребенок в маске. С советских времен, когда считалось, что у нас нет ни больных, ни инвалидов, потому что они прятались по своим квартирам, пошло это. Мы отделили от общества больных людей и не хотим о них знать.

и: Кто из ваших коллег участвует в работе фонда?

хаматова: Алена Бабенко в больницу ездит, с мамами переписывается, Артур Смольянинов в больницу ездит. Лия Ахеджакова всегда с нами, и Гафт, и Кваша, и Марина Неелова, и Елена Яковлева, и Сережа Гармаш, и вся молодежь. Я не знаю ни одного из драматических артистов, кто не был бы так или иначе втянут. С поп-музыкой бывают исключения неприятные.

и: Вы говорили, что не получаете зарплату в фонде. И сейчас вы не снимаетесь в кино. Как вы живете тогда?

хаматова: Конечно, у меня трое детей, и я несу за них материальную ответственность. Но еще я хочу быть хорошей актрисой. Поэтому, когда в театре, тем более в родном, мне предлагают роль, которая мне интересна, с режиссером, который мне интересен, я выбираю театр. Хотя могла бы сниматься. Я счастливый человек, могу позволить себе радость заниматься не зарабатыванием денег, а становлением в профессии. Только театр может ее дать. Ну, если ты не снимаешься у Вуди Аллена, например. Театр - как станок, как этюды для музыканта.

и: А не думали делать зарубежную карьеру, сниматься у Вуди Аллена?

хаматова: Чтобы там сниматься, там надо жить - это закон. У меня была идея - жить в России и сниматься там. Но тебя вызывают на кастинг, а у тебя в этот день в Москве спектакль. Агент в Лондоне от меня отказался, потому что я сорвала ему все кастинги. Я ему очень нравилась, это было серьезнейшее агентство. Но за три года я ни разу не смогла приехать ни на один кастинг из-за спектаклей. А жить там и ждать, когда тебя начнут снимать, означает, что придется соглашаться на все роли, чтобы зарабатывать. Это тоже не устраивает.

и: Вам часто припоминают слова, сказанные в одном интервью, что, возможно, стоило бы уехать из страны, что дети потом не простят. Не жалеете, что не уехали? Или сейчас вы бы этого не сказали, поскольку что-то изменилось в стране?

хаматова: В стране - нет. Интервью то, видимо, было в пик отчаяния. Сейчас, наверное, тоже отчаяние, но не пик. Если уезжать, то только из-за детей, которые будут жить в стране, где все понимают, по каким законам она живет, где тебя никто не обидит, где неагрессивная обстановка на улицах. Но там я не смогу заниматься творчеством. Я пробовала жить большими периодами в Германии, но у меня не получилось. Иногда мне кажется, что я смогла бы жить в Нью-Йорке. Иногда - в Италии, в каком-нибудь маленьком городе. Но когда начинаешь погружаться, понимаешь - внутренняя несвобода, которая у меня есть в России, не будет ли она той же несвободой, только с другого боку. В виде отсутствия самореализации и денежных средств, например.

и: Существует, наверное, какой-то временной предел, после которого актеру уже поздно думать о карьере на Западе?

хаматова: Делать карьеру на Западе хорошо, когда у тебя нет ни семьи, ни детей, ты молода, желательно красива, сногсшибательно красива. Вот те факторы, которые могут поспособствовать. Режиссер должен влюбиться в тебя, должен разглядеть тебя как актрису сквозь незнание языка, акцент, внешность, поверить и сказать: только она! Тогда технические вопросы можно решить. Стать немножко красивее, выучить язык, убрать акцент. Но это похоже на сказку. С какой стати какой-то режиссер, у которого палитра актеров и актрис велика, будет под лупой разглядывать мои способности?

и: Не считаете себя сногсшибательной красавицей?

хаматова: В театре и в кино с помощью неких приспособлений я могу шагнуть в этом направлении, но так, чтобы я вышла - и все полегли, такого не было никогда и, безусловно, не будет. Не страдаю от этого. Я очень комфортно себя чувствую в том качестве, в котором нахожусь. Я вижу профессию шире.

и: У вас нет зависти к голливудским актерам, которые, обладая теми же либо меньшими творческими возможностями, делают такие блистательные карьеры, зарабатывают состояния и могут несравнимо больше сделать в плане благотворительности?

хаматова: Смешно испытывать зависть. Там надо родиться, в той системе координат. Голливудское кино проникает во все точки земного шара, также автоматически голливудские актеры делают благотворительные акции во всех точках земного шара. Если бы русское кино также транслировалось по всему миру, думаю, мы делали бы акции не менее достойно.

и: Вы обменивались благотворительным опытом с кем-то из знаменитых коллег? Что-то из опыта можно применить у нас? хаматова: Бесполезно. Это небо и земля. Я общалась с Элтоном Джоном. Я задавала вопросы и получала ответы, понимая - это про то, как посадить банановое дерево в центре Москвы и ждать, что оно начнет расти. Утопия. Там все основано на традициях, на законодательстве, на льготах, которые получают благотворители, на чувстве собственного достоинства человека, который помогает. У нас ничего из этого не работает - от налогов не освобождают, на репутацию серьезно не влияет. На Западе не заниматься благотворительностью - это как ходить голым по центральным улицам, сразу станешь белой вороной.

и: Будет ли когда-нибудь решена эта законодательная проблема - освобождение благотворителей от налогов?

хаматова: За год работы в Общественной палате я поняла, что проблема закопалась в самой себе. С одной стороны, есть благие намерения, а с другой - сразу же открывается огромная кормушка для мошенников. Пока у нас зарабатывать и воровать - одно и то же, не очень верится, что мы доживем до того, когда этот законопроект будет принят.

и: Какой, на ваш взгляд, ресурс для развития благотворительности еще не задействован в России? Может быть, Церковь, общественные организации?

хаматова: Наверное, внедрение в государственную систему. Нетронутая территория - законопроекты. Законодательная база отвратительная, неполная. Она не дает возможности ни помогать, ни принимать эту помощь. Но нужна целая структура, которая соберет мнения всех фондов, систематизирует, разработает законопроекты. А потом будет толкать их, чтобы законы были приняты. Это огромная работа.

и: Все, что может делать гражданское общество, на сегодняшний момент сделано?

хаматова: Конечно, не максимально. Каждый ли человек знает, что в Сбербанке есть платежка с реквизитами и что отправленные по ней деньги дойдут по назначению? Конечно, нет. Ко мне недавно обратились люди, которые встретили в Москве женщину - у ее 10-летнего ребенка лейкемия, и она собирает деньги на лечение. Я говорю: она что, не знает о существовании фонда? Молодая девушка, 26 лет. Поэтому нам еще работать и работать. Фотографироваться и мелькать. У человека не должно возникать отчаяния - он должен обращаться в фонды. Верят в это процента три граждан в лучшем случае.

и: Сколько денег вы собираете в год?

хаматова: В 2010 году дети получили помощь более чем на 577 миллионов рублей.

и: Это оборот?

хаматова: Это та помощь, на которую мы потратили деньги. Деньги у нас не лежат, собираем - и тратим.

и: И скольким детям помогли?

хаматова: 500 детей находятся сейчас в семи клиниках в Москве и десяти региональных клиниках. Это в данный момент - сколько в год, я не знаю.

и: Вы лично уверены, что контролируете все деньги до копейки?

хаматова: Я лично, конечно, не уверена. Не буду на себя брать такую ответственность. Есть система получения денег через Сбербанк. Это целевые средства, которые мы можем потратить на оплату лечения, покупку лекарств, обучение врачей. Это безналичный расчет. Есть система, когда люди передают деньги в конвертах. Тогда на совести Хаматовой донести их до фонда. Очень часто передают большие суммы. По-разному бывает. Наша задача в том, чтобы любые претензии по поводу нечистоплотности или воровства были сняты. Одна такая ситуация подорвет репутацию так, что потом ее не восстановить. В фонд подбираются специальные люди, фанатичные, большинство которых стояло у истоков волонтерского движения, когда еще никакого фонда не было. У Улицкой есть такая книжка "Человек попал в больницу" - как раз о нашей ситуации. Только верить. Или не верить. На сайте мы публикуем отчеты о всех поступлениях. Люди должны видеть, что деньги дошли. У нас работают аудиторы, которые нас же и проверяют. Репутация - 90 процентов успеха работы фонда.

и: Открывать отделения на местах, в регионах вы не планируете?

хаматова: А если там будут не те люди? Мы просто вспухнем и превратимся в какую-то проверочную бюрократическую вотчину. И сколько нужно будет денег тратить на аппарат. Фонд имеет право тратить на зарплату сотрудникам, на аренду офиса - словом, на административные расходы 20 процентов из собранных средств. Мы стараемся тратить не более 10 процентов, а остальное отдаем детям. Я надеюсь, что будет работать система - в каждом городе свой фонд. В Казани есть Фонд Анжелы Вавиловой. Мать этой девочки, потеряв ребенка, так все раскачала, что дошло до Минтимера Шаймиева. Уговорил Шаймиева быть организатором акции по сдаче крови. Шаймиев пошел сдавать кровь, за ним, разумеется, чиновники. Собрали деньги и кровь. Пусть на местах люди то же делают! Нужна инициативность каждого человека.

и: Семь лет имея дело с чужим горем, вы нашли объяснение для себя - почему так случается, почему дети болеют?

хаматова: Нет. Когда увидела, как плачут врачи, которые не могут спасти ребенка, я поняла, что объяснить это нельзя. Горе и горе.

и: Это не было испытанием вашей веры? Книги написаны, фильмы сняты про то, как люди, столкнувшись со страданием ребенка, буквально восстают против Бога, переживают жесточайший кризис.

хаматова: У меня, наверное, ощущение Бога немножко сложнее. Почему шесть миллионов евреев погибли? Почему эти дети? Почему человек идет по улице и его давит снегоуборочная машина? Не знаю. Это не в моей компетенции. У меня есть небольшая территория - пока ребенок лечится, мы помогаем. Он вылечится и пойдет дальше. Я должна не допустить ситуации, когда у его мамы не хватит денег, она опустит руки и из-за этого ребенок умрет.

и: Вы сказали про внутреннюю несвободу. И слово "отчаяние" прозвучало. У вас есть ощущение катастрофичности?

хаматова: Я живу в моей стране, я вижу, как поднимается уровень хамства и агрессии. Почва уходит, никто ни во что не верит. У меня нет уверенности, что в моей стране добро победит зло, подлость не будет скакать на коне в белом плаще, а, напротив, будет нести ответственность. У нас все перемешалось. Я не понимаю, кто добрый человек, а у кого руки по локоть в крови. Мне не дали системы координат, я не понимаю, я запуталась.

и: Что вы с этим делаете?

хаматова: Ничего. У меня есть фонд. Иногда я участвую в акциях - "Москва без фашистов", например. Это тот котел, в котором мы все сидим. Это данность. Как и то, что болеют дети. В данности надо жить - не терять совести, не сворачивать со своего пути, не приспосабливаться. И все равно выживать, помогать другим.

и: В чем ваш ресурс?

хаматова: В друзьях, детях, семье, в любимой профессии, в родителях детей, которые выздоровели, во врачах. Вы думаете, это легкая профессия - быть врачом-онкологом? А еще быть неравнодушным врачом-онкологом. Настоящим. Я не спрашиваю врачей, в чем их ресурс. В чем-то.