Холод в темноте
На Малой сцене МХТ сыграли премьеру "Табакерки" "Околоноля". В освоении текста, чье авторство все еще является секретом Полишинеля, таким образом, приняли участие сразу все театры, вверенные Олегу Табакову.
Роман "Околоноля" написал Натан Дубовицкий, про которого все думают, что он Владислав Сурков. А поставил Кирилл Серебренников, про которого многие думают, что он хотел потрафить литературным амбициям автора, про которого все думают, что он Владислав Сурков.
Предположим, что это не так, что Серебренников просто прочитал текст и им вдохновился. В конце концов, высокий художественный результат может искупить очевидную этическую неловкость. Все же ставить текст, за которым маячит тень облеченного властью (или состоящего при власти) человека, - не самая безупречная затея. Это как если бы в начале 80-х вышел вдруг роман, приписываемый перу Суслова и - опаньки! - разоблачающий советскую действительность, а Юрий Любимов возьми и отважно поставь это нелицеприятное высказывание о времени на "Таганке". Поверить в то, что Суслов написал роман, конечно, трудно (а в то, что Сурков, - как раз легко), но в то, что отношения политического истеблишмента и деятелей культуры могли описать в былые времена такую, как говаривал Б.Н. Ельцин, "загогулину", поверить и вовсе невозможно.
Мы, однако, постараемся исходить из предположения, что Серебренников был искренне вдохновлен книгой, и попытаемся понять, чем же именно привлек талантливого постановщика текст, сложенный из постмодернистских реминисценций, как грани кубика Рубика - из разноцветных квадратов. Первый акт спектакля, признаться, не дает ответа на этот вопрос. Проход вдоль черного коридора, в котором деревянные мостки уложены на штабеля книг и из которого зрители вползают в черный-черный зал, явно сулит черный-черный гиньоль. Но гиньоль все никак не задается.
Два клоуна, хоть и отсылают зрителя разом к Стивену Кингу и к могильщикам из "Гамлета", то и дело сбиваются на дешевый капустник. Играющий главного героя Егора Анатолий Белый мечется между амплуа демонического циника и ролью русского интеллигента, продавшего за чечевичную похлебку свою совесть. Любовные сцены кажутся упражнениями по художественной гимнастике и в большом чувстве героя к девушке Плаксе как-то не убеждают (любовники замирают на черном поворотном круге в столь немыслимых позах, что только и думаешь, как бы партнерша не грохнулась головой об пол).
Роман, как ни оценивай его литературные достоинства, читается легко и быстро. В первом акте спектакля действие течет медленно и буксует, даже несмотря на купюры. Конечно, время от времени нам выдают "настоящего Серебренникова", мастера ироничных сценических кунштюков. Чего стоит эпизод с дочерью главного героя, которую уморительно играет накачанный что твой Шварценеггер Алексей Кравченко, незадолго до этого представавший перед нами в роли набожного душегуба Ктитора. Смешно сделана сцена в ресторане (она, кстати, и в романе смешно написана). Хороши исполнители ролей второго плана - Федор Лавров и особенно Игнат Акрачков. Но по сравнению с тем искрометным бурлеском, который являл нам Серебренников в "Лесе", или с лихим бесовским разгулом в его же "Господах Головлевых" черный гиньоль "Околоноля" кажется натужным. Пластмассовую природу постмодернистской литературной конструкции он не камуфлирует, а, скорее, обнажает.
Лишь во втором акте становится ясен концептуальный ход режиссера, который, по всей видимости, и должен служить оправданием всей этой затее. Дело в том, что сочинитель романа описывает очень цветную реальность - погремушечную, разряженную, расфуфыренную, ненадежную, как переливающийся красками мыльный пузырь, и как пузырь пустую. В этом цветном балагане смехотворны, циничны и отвратительны все - от политиков и бандитов до поэтов и филологов. И нет большой разницы между оппозиционным либералом и фашиствующим патриотом, глянцевой дивой и фээсбэшником (они в романе вообще одно лицо), вороватым губернатором и разоблачающей его представительницей масс-медиа. Все продаются и покупаются. Просто за разные деньги и в разных обстоятельствах.
Автор "Околоноля" с таким исступлением живописует этот идеально безыдеальный мир, словно пытается выдать индульгенцию за все грехи не только главному герою, но и себе самому (ведь Егор - это очевидное alter ego автора). Он (Егор) не лучше других персонажей, но он гораздо сложнее устроен, он способен на рефлексию, он читает Григория Нисского, он умеет по-настоящему любить, и за эту "цветущую сложность" Натан Дубовицкий позволяет ему взирать на прочих участников жизненной круговерти свысока. Ну, чисто Демон, равнодушно разглядывающий с неба полуночи земные радости и страдания и глубоко любящий при этом свою Тамару.
У Серебренникова не так. У него мир не разноцветен, а с самого начала черен, персонажи похожи на гробовщиков, любая сцена - на похороны. Это не криминальная Россия 90-х или глянцевая нулевых. Это что-то среднее между погостом и преисподней. Во втором действии весь сладострастно описанный в романе социальный гиньоль режиссер постепенно вообще отметает, и становится более или менее понятно, куда он пытается вырулить. Он оставляет главного героя наедине с адом в душе (тут как раз и наступает звездный час Анатолия Белого), с той чернотой, которая спроецирована вовне, но на самом деле находится глубоко внутри него.
Дубовицкий наделил Егора экзистенциальным и очень гамлетовским страхом перед небытием (кажется, что и автор, и герой становятся по-настоящему искренними лишь тогда, когда начинают говорить об этом страхе), но в финале книги даровал своему alter ego некий свет в конце беспредела. В спектакле никакого финального света нет. Сложность, даровитость, метафизическая задумчивость протагониста не могут отменить его душевной черноты. Страшноватый инфернальный мир тут не причина безнравственности главного героя, а его следствие. Alter ego автора - не порождение этого мира, он - его творец (с маленькой буквы). Он согласно спектаклю заслужил лишь вечный мрак и вечный холод. Не сильный. Где-то околоноля...
