Чисто питерский прорыв

Минувший год, на который невольно оглядываешься накануне новой театральной страды, выявил неожиданную вещь. Кажется, впервые в негласном (а иногда и гласном) театральном соревновании двух российских столиц победу в общем зачете одержал Петербург.

Режиссеры северной столицы не раз побеждали прежде в индивидуальных зачетах, но совокупную победу, как говорится, старожилы не припомнят. Тем не менее она случилась. Ни один из московских спектаклей 2010 года, на которые критики возлагали надежды, не стал сколько-нибудь ярким и заметным событием - ни "Буря" Роберта Стуруа, ни "Мера за меру" Юрия Бутусова, ни "Записные книжки" Чехова в постановке Сергея Женовача, ни "Триптих" Петра Фоменко. Даже выпущенные под занавес года "Записки сумасшедшего" Камы Гинкаса, на мой взгляд, самая большая удача 2010 года в Москве, несмотря на интересные повороты режиссерской мысли и талант Алексея Девотченко, все же оказались для выдающегося постановщика проходной работой.

Событие в искусстве вообще и в театре в особенности - это ведь, как известно, не всегда удача. Это то, что вызывает споры, несогласия, некую поляризацию мнений, порой болезненную для художников, но плодотворную для культуры в целом. Событие может спровоцировать восторг, раздражение, негодование, но оно несовместимо с разлитой в воздухе скукой. О какой из важных московских премьер минувшего года ни вспомни, ни одна не вызывает желания полемизировать, восторгаться или хотя бы негодовать. Уже стало доброй (я бы даже сказала - добренькой) традицией: критик выходит из зала, позевывая, а потом пишет вежливый текст, в котором старается не обидеть уважаемого мэтра. Ну или полумэтра...

В Петербурге меж тем в минувшем году увидели свет как минимум три мощные режиссерские работы - "Гамлет" Валерия Фокина, "Три сестры" Льва Додина и "Москва-Петушки" Андрея Жолдака. Каждая из которых стала предметом дискуссий, несогласий, раздражений, ломки копий и взаимных обид. И это, что ни говори, куда лучше вежливой скуки, хуже которой вообще ничего нет. Даже "Три сестры", вроде бы самая расхваленная из громких питерских премьер, стала предметом для весьма острой полемики: попытался ли Мастер в этой работе гальванизировать умирающую театральную традицию (освоение классического текста, выполненное в привычном фарватере, - с бережным отношением к тексту, с кантиленой человеческих отношений, без бьющих в глаза формальных изысков и острой социальности) или убедительно доказал, что эта традиция вообще бессмертна?

"Гамлет" Фокина и вовсе "удостоился" не только похвал, но и самых настоящих погромов. Худруку Александринки, которая, к слову сказать (опять же по совокупности интересных премьер, отнюдь не только фокинских), вполне может претендовать на звание лучшего театра года, досталось как раз за непочтительное отношение к тексту, за купюры, за отсебятину, за стилевую чересполосицу. Между тем именно чересполосица времени и его смысловая пустота в этом "Гамлете" оказались наконец-то по-настоящему отрефлексированы. Фокин явил нам конвульсивную попытку времени осознать свою выхолощенность, мерзость, убожество. Осознать и высказать устами не философа, не романтика, не нонконформиста, а бедокуристого мажора, вдруг обнаружившего способность к рефлексии. И жалкая, нелепая, даже смехотворная попытка этого Гамлета вправить веку сустав в спектакле Александринки оказалась последним, что еще как-то связывает нас с миром гуманистических ценностей.

Ну и, наконец, "великий и ужасный" Жолдак с "Москвой-Петушками". Тут раскол среди критиков и зрителей, как говорится, налицо. Как налицо и мощный личный прорыв, который совершил в этом спектакле необузданный в своих формальных поисках режиссер. Он наконец отошел от несколько затянувшегося в его биографии периода after-Касторф, то бишь отказался от облюбованного им вслед за немецким мэтром жанра непрерывной сценической истерики, и выпустил спектакль глубокий, возвышенный и мудрый. С несколькими прекрасными актерскими работами (особых слов заслуживает выдающийся артист Эймунтаса Някрошюса Владас Багдонас, раскрывшийся совершенно по-новому в роли Венички). Неистовый радикал сумел найти фантастически точный театральный эквивалент тем "американским горкам", на которых катается сам автор текста, - от материально-телесного низа к надмирным высотам. И то, как соединяются в этом спектакле Жолдака метафорическая струя и фарсовая стихия, достойно, на мой взгляд, отдельного театроведческого исследования.

Призвавший Жолдака под свои знамена Сергей Шуб, известный руководитель питерского фестиваля-театра "Балтийский дом", где и была выпущена премьера, совершил поступок, который впору назвать мужественным. Собирать питерскую публику в огромный зал "Балтдома" - задача вообще не из легких, а уж в случае с непредсказуемым Жолдаком она кажется и вовсе невыполнимой. Но, во-первых, зал все же собирается, а те зрители, которые досиживают-таки до конца этого четырехчасового зрелища, устраивают настоящую овацию. А во-вторых (точнее, как раз - во-первых), именно такие поступки потом входят в историю театра. Зато милые, скромные, не вызывающие никаких нареканий премьеры моментально забываются. В минувшем году спектакли, которые войдут в историю театра, были поставлены именно в Питере. Остается надеяться, что в 2011 году они появятся и в Москве. Ведь именно ради них искусство театра, вообще-то говоря, и существует.