Писатель воюет буквами
Герман Садулаев вошел в шорт-лист литературной премии "Большая книга" с романом "Шалинский рейд", рассказывающим о жизни и войне в Чечне 90-х. В интервью обозревателю "Известий" Наталии Осс Садулаев рассказал о связях русской и чеченской литератур, о писательстве, которое делает его фигурой сомнительной с точки зрения традиционной культуры, и о том, каково чеченцу без Чечни.
известия: Вы как-то сказали, что все, что могли написать о трагедии чеченского народа, вы уже написали. "И даже больше, чем может написать человек". Речь шла о книге "Я - чеченец", куда вошла и знаменитая повесть "Одна ласточка еще не делает весны". И тем не менее вы вернулись к теме с "Шалинским рейдом" - огромным документальным романом. Почему?
герман садулаев: Помните, в стихах Кормильцева, которые стали одной из главных песен моего поколения, - "Я пытался уйти от любви..." Иногда кажется, что слишком тяжела твоя ноша, но потом вспоминаешь: Всевышний не даст испытаний, которых ты не смог бы вынести. В конце концов это не так уж и сложно - составлять летопись. Тяжелее было тем людям, о которых я пишу. Если я могу сделать хотя бы это, самое малое, - значит, я должен. Хотя все это звучит слишком пафосно... Могу ответить проще - тема меня глубоко волновала, поэтому я к ней вернулся.
и: Отказываться от военной темы, которая выделяет вас из ряда современных писателей, было бы неразумно. Но вы обещали не спекулировать на ней. Где писатель ставит границы - об этом я могу написать, понимая, что того требует литературная карьера, а об этом - категорически нет?
садулаев: Надеюсь, что я чувствую границу. Мне не хотелось спекулировать на теме людских страданий. Поэтому роман сух, иногда подчеркнуто сух.
и: "Шалинский рейд" читается как сводка с места боевых действий. Потом вы вдруг вы переходите на публицистику, политическую колумнистику, затем пишете главы по военной стратегии и тактике. Это продуманная мешанина из художественных приемов или так получилось?
садулаев: Едва ли это какие-то специальные приемы. Я же почти ничего не умею. Что увижу - то пою.
и: В книге есть ощущение сбивающегося дыхания. Вы писали частями или последовательно, не отвлекаясь на другие произведения? Сколько шла работа над книгой?
садулаев: Года три, с большими перерывами. За это время я выпустил два других романа. "Шалинский рейд" я не раз оставлял, думая, что не вернусь к нему. Но возвращался. Знаете, мне самому было интересно, чем все закончится... Потому что далеко не сразу было ясно... Кое-что мне самому непонятно до сих пор, но, в общем, финал сложился. И судьба Тамерлана определена... Мой старший товарищ говорит, что роман складывается как пазл, и это нормально. Но, с другой стороны, мой роман "AD" писался всего полгода и читается, как мне сказали сегодня, на одном дыхании. Так тоже бывает.
и: В книге очень много политики и даже прямых обвинений в преступлениях. Вас упрекали в том, что это сделано в ущерб художественности. На ваш взгляд, хватило ли вам отстраненности, взвешенности? Кто вы в "Шалинском рейде" - в большей степени автор или участник событий?
садулаев: Только не участник событий. Иногда я - авторский голос. Но не беспристрастный, а сопереживающий герою и всем, кто его окружает. Я и не думал никуда отстраняться.
и: Вы уехали из Чечни до начала первой войны. Как вы собирали материал? По рассказам родственников, очевидцев?
садулаев: Да, я собирал материал. Опрашивал очевидцев, брал интервью у значительных персон того периода, изучал прессу, мемуары, документы - все, что было доступно. Это очень сложно - воссоздать даже один день в истории, который был, казалось бы, не очень давно! Практически все источники противоречат друг другу! Представляете? Всего несколько лет прошло, а все рассказывают об одном и том же событии как о совершенно разных! Все перепуталось, где правда? Потом я оставил безнадежные попытки быть абсолютно достоверным и историчным. Позволил себе писать так, как я сам все это видел.
и: Роман написан от лица боевика, но там мало этого противостояния "русские-чеченцы". Русские тоже могут быть героями, герои воевали и с той, и с другой стороны, считает ваш персонаж. Вы солидарны с ним?
садулаев: Не всегда и не во всем я солидарен с героем книги. Даже с самим собой я иногда не согласен. Но в этом - безусловно. Русские, чеченцы - надуманное противостояние. Искусственное.
и: В ваших книгах постоянно возникает вопрос самоидентификации. Трудно быть чеченцем, но "я - чеченец". С другой стороны. "Мы стали чужими там, мы никогда не станем своими здесь", - пишете вы о себе. Кем вы себя ощущаете?
садулаев: Это сейчас не самое важное. Русские, чеченцы - всё это не конечные определения. Один из слоев нашей личности, не более. Вот недавно было официально объявлено, что я "не чеченец". Ну и ладно, это не конец света. Всё это внешние и временные определения, тем более что каждый вкладывает в них свое содержание. Другое дело, что через национальную и культурную идентификацию прорывается более важный вопрос - идентификация человека как такового. К какому миру мы принадлежим? К земному или небесному, горнему?
и: Герой романа хочет уехать в Париж, жить на бульваре Монпарнас, ходить в кафе, гулять вдоль Сены. Сбежать в другой мир. Это путь беженца или космополита?
садулаев: Это у него мечта такая. Париж, бульвары, каштаны. Увидеть - и не умирать. Он хочет бежать от себя. У него своя, особая история. Не беженца и не космополита.
и: Вы говорите о чеченцах как о евреях, которые обречены на изгнание и рассеяние. Выходец из Чечни может перестать быть чеченцем, ассимилироваться?
садулаев: Я правда так говорю? Это метафора. Мне кажется, наоборот, - чеченцы из тех народов, которые, если их совсем лишить родины, потеряют что-то очень важное, невосполнимое. Пару тысяч лет поскитаться, а потом вернуться и снова - Чечня - такого не будет, наверное. Поэтому чеченцы, даже временно выехавшие, сохраняют тесную связь с родиной. Но это мое частное мнение. "Не-чеченца" и "шизофреника". Хотя я, скорее, параноик.
и: Вы говорили, что у чеченцев не принято проявлять свои чувства. Но писательство, по сути, - обнажение. И в ваших книгах много чувственности. Сам факт писательства приемлем в традиционной культуре? Или литератор все же сомнителен как герой?
садулаев: Очень сомнителен. Герой, он ведь молчаливый такой. Май нейм из Бонд, Джеймс Бонд. И всё. Или вот как у БГ, человек из Кемерова - "он скуп на слова, как Де Ниро". А сочинитель, разве он может быть скуп на слова? Он раскрывается, обнажает душу перед толпой. Сам факт сочинительства - вызов этике "молчаливых героев". С другой стороны, кто же о них напишет, о героях, если не сочинитель? Поэтому и терпят нас.
и: У вас в селе Шали, правда, была большая библиотека? Некоторые сомневаются, что это было возможно. Сейчас дети в Чечне читают классику, современных российских писателей?
садулаев: У нас дома большая библиотека. Отец собирает. А я еще в детстве имел по знакомству допуск в хранилища районной библиотеки, откуда брал Ромена Роллана, Рабиндраната Тагора и вообще все такое, чтобы было потолще и потяжелее. Мне нравилось читать большие фолианты. Надеюсь, и сейчас есть дети, которые любят читать.
и: В России вас называют главным чеченским писателем. Как относятся к этому на родине литератора? Вы чеченский писатель, пишущий по-русски, или русский писатель, пишущий о Чечне?
садулаев: Наверное, я просто самый известный - в России. В Чечне главный писатель - Канта Ибрагимов. Который, кстати, тоже пишет только по-русски.
и: Существует ли чеченская литература? Появилась ли новая литература, идущая от традиций арабских, мусульманских? Или чеченская литература сохраняет связь с русской литературной традицией?
садулаев: Я думаю, что собственно чеченской литературой правильно будет называть литературу на чеченском языке. Ее пока мало, но она развивается, есть достойные авторы. Как мне кажется, это довольно оригинальная литература, ее нельзя прямо вывести ни из арабских, ни из русских источников, скорее, она обусловлена качествами и особенностями самого чеченского языка. Ведь в каждом языке уже всё есть, все гениальные стихи и романы, которые будут написаны, они уже существуют, как семя или матрица, - в языке.
