Пиноккио становится человеком

Вчера в Москве завершился самый крупный театральный фестиваль для детей "Большая перемена", одним из главных событий которого стал спектакль "Пиноккио", поставленный в театре "Практика" знаменитым французским режиссером Жоэлем Помра.

Русский читатель знает сказку Карло Коллоди про деревянного человечка в версии Алексея Толстого, снабдившего своего героя золотым ключиком. И разговор о спектакле имеет смысл начать со сравнения двух на первый взгляд очень схожих, а на самом деле совершенно разных произведений. Поначалу может показаться, что популярная книжка нашего выдающегося соотечественника - просто бессовестный плагиат. Толстой позаимствовал у Коллоди не только главного героя, но и массу мелких деталей - потасовку из-за говорящего бревна мастера Вишни (которого у Толстого зовут Джузеппе) и Джеппетто (который у Толстого стал папой Карло), очаг, нарисованный на куске холста, кукольный театр, Лису и Кота... Но чем дальше разворачивается сюжет "Золотого ключика", тем дальше уводит Толстой свое повествование от обаятельного морализаторства первоисточника, а заодно и от сюжетной канвы знаменитой итальянской сказки.

"Пиноккио" Коллоди в сущности рассказывает о том, как деревянный человечек, пройдя через горнило многочисленных испытаний, превращается в Человека. Это сказка про обретение души, наличие которой уравнено с постижением основных нравственных заповедей. Она строится по образцу средневековых моралите, где заблудшую душу то увещевают некие добрые силы (на бессовестных Лису и Кота у Коллоди обязательно сыщется какой-нибудь Говорящий Сверчок), то искушают злые (уже совершенно было исправившегося Пиноккио нерадивый товарищ увлекает-таки в Страну Развлечений). Христианские мотивы тут упрятаны в приключенческий сюжет, но звучат они совершенно отчетливо. Чего стоит хотя бы слетающий к герою с небес голубь. У Толстого Буратино перевоспитывает капризная девочка Мальвина с голубыми волосами. У Коллоди обладательницей лазурных (голубых) волос оказывается добрая Фея, терпеливо наставляющая деревянного шалуна на путь истинный. Именно она обещает Пиноккио превращение в настоящего человека (мотив, напрочь отсутствующий у Толстого). Да и сам Пиноккио довольно рано обнаруживает в себе положительные качества. Уже в сцене с Манджафоко (наш Карабас Барабас) он возвышается до самопожертвования и готов броситься в огонь, только бы вместо него не сожгли Арлекина. Человек не рождается человеком, утверждает автор, а становится им. Или же не становится...

Толстой рассказывает совершенно другой, хоть и не менее увлекательный сюжет. Весь религиозно-воспитательный подтекст вытравлен им из сказки без остатка, зато в ней всячески педалированы ассоциации с комедией дель арте. Даром что ли "рай", обретенный за потайной дверцей, - это не что иное, как новый театр, в котором Буратино намерен представлять сказку о себе самом. Но главное - длинноносый озорник Толстого открывает тайну золотого ключика не потому, что становится послушным ребенком, а как раз потому, что постоянно ищет приключений на свою смекалистую голову.

Проще говоря, если написанные в конце XIX века "Приключения Пиноккио" похожи на моралите, то замысленные Толстым в 20-е годы ХХ века "Приключения Буратино" - это восхитительный парафраз плутовского романа, главными героями которого оказались не люди (на ум тут сразу же приходит другой плутовской роман 20-х годов - "Двенадцать стульев"), а маски комедии дель арте. Вернемся, однако, к "Пиноккио" Помра. Его сумрачно-жутковатый спектакль в равной степени далек и от нравоучительности Коллоди, и от плутоватой веселости "Золотого ключика". Сюжетно он более всего похож на абсурд в духе "Алисы в Стране чудес". С девочкой Алисой, как известно, все время происходят какие-то метаморфозы, но внутренне она совершенно не меняется. Вот и Пиноккио у Помра хоть и обретает по ходу спектакля все новые и новые личины (то у него вырастает огромнейший нос, то он становится ослом, то опять деревянным мальчиком), но внутренне не претерпевает каких-либо серьезных изменений. Во всяком случае, эти изменения мало интересны режиссеру. Главное в его спектакле - не духовный путь Пиноккио и даже не его приключения, а страшноватый мир, который его окружает.

Формально режиссер вроде бы следует сюжету сказки, но фактически превращает ее в набор абсурдистских сцен. Причем, в отличие от абсурда Льюиса Кэрролла, абсурд Помра пугающий, вязкий и скучноватый. Уже в первой сцене перед глазами зрителей не имеющие решительно никакого отношения к сказке Коллоди монстры. Да и все дальнейшие идущие в неизменной полутьме сцены спектакля (особенно сцена встречи с Феей!) напоминают черно-белые "Капричос" Гойи. Как поведет себя тот или иной из героев, тут практически невозможно предсказать. Тут воистину сон разума рождает чудовищ. Пугающую тайну этого нового дивного мира не открыл бы даже наш смекалистый Буратино, куда уж недалекому Пиноккио, который у Помра не озорной плут и не деревяшка, мечтающая стать человеком, а просто жертва бесконечных передряг. Ключевую фразу в спектакле "Практики" произносит отец Пиноккио, с которым они вместе оказываются в животе огромной рыбы. Джеппетто предлагает не выбираться наружу, потому что там, на земле, куда страшнее и противнее, чем в утробе у морского чудища. Стоит ли говорить, что у самого Коллоди такой фразы нет. В его сказке, конечно, встречаются нехорошие персонажи, но в общем и целом жизнь устроена разумно и логично. И прожить ее надо так, чтобы стать Человеком. У Помра вся логика нарушена. Он, как и все современные художники, твердо знает, что ни смекалка героя (как у Толстого), ни его духовные усилия (как у Коллоди) не могут победить абсурд мира. И готов приучать к этому абсурду с детства. Видимо, чтобы потом было не так страшно жить.