Карусель Иова
В отеле Ritz-Carlton были вручены Премии Станиславского. А незадолго до этого в Москве завершился породненный с престижной премией фестиваль "Сезон Станиславского". Последний из показанных на нем спектаклей - "Иов" Йохана Симонса - заставляет поверить, что психологический театр, претерпевая самые разные метаморфозы, все еще продолжает править бал на современной сцене.
Первое, что неприятно поражало в РАМТе, где проходили гастроли спектакля, - зияющий пустыми местами зал. Наша фестивальная публика все же поразительно ленива и нелюбопытна. Для западного фестивального директора главная доблесть - открыть неизвестное прежде имя в искусстве. Для нашего открытие неизвестного имени - это в первую очередь головная боль. Всего неизвестного у нас заранее чураются, по поводу него заранее испытывают скепсис: а это еще кто такой? Что-то мы о нем раньше никогда не слышали! Куда проще привезти в "энный" раз "Отелло" Някрошюса или "Соню" Алвиса Херманиса. Подобная фестивальная стратегия (складывать афишу из спектаклей многолетней давности) возможна и нужна только в России, где хорошо проверенное старое ценится куда выше неизведанного нового.
Впрочем, новым имя Йохана Симонса можно назвать лишь с оговорками. Голландский режиссер, хореограф и в прошлом танцовщик - давно уже заметная фигура европейской театральной жизни и лауреат престижной премии "Европа - Театру". В 2010 году он стал интендантом одного из лучших театров Германии - мюнхенского "Каммершпиле". И "Иов" - первая его постановка в Мюнхене в качестве новоиспеченного главы театра. До того в качестве приглашенного режиссера Симонс уже успел поставить в "Каммершпиле" несколько спектаклей, и надо сказать, что в немецком контексте его первоначальное тяготение к острой и необычной сценической форме уступило место добротной театральной фактуре и подробной психологической нюансировке. Артисты Симонса играют очень просто и очень проникновенно. Без открытых эмоций, без истерик. Но все время испытываешь неодолимое желание рассмотреть их лица крупным планом.
Мне, по правде говоря, гораздо больше "Иова" нравились другие немецкие постановки Симонса. Особенно "Принц Гомбургский" по пьесе Генриха фон Клейста, главный герой которого жил в спектакле "Каммершпиле" в огромном зале из зеркал. Этот образ зала-тюрьмы, узилища, в котором все время натыкаешься на собственное изображение, замкнутого пространства, из которого можно убежать только к себе самому, навсегда врезался в мою память. В "Иове" образом мира становится карусель. Она стоит посреди сцены, то вовлекая героев в свою круговерть, то сбрасывая их, подобно центрифуге. Три слова выведены на карусели - BIRTH, LOVE, DEATH. И этот круговорот рождений, смертей и любовей, кажется, не имеет ни начала, ни конца. Но в том-то и дело, что вечному круговороту в спектакле Симонса противопоставлена линейность человеческой жизни.
Книга австрийского писателя еврейского происхождения Йозефа Рота рассказывает о многодетной семье Менделя Зингера, переехавшей из предреволюционной России в обетованную Америку, но так и не обретшей желанного покоя. Подобно библейскому Иову Мендель теряет сначала одного сына, отправляющегося на службу в русскую армию, потом второго, ставшего преуспевающим бизнесменом в Америке, но погибшего на фронтах Первой мировой, потом жену, не пережившую потерю сына. Потом сходит с ума его дочь...
Все параллели с ветхозаветной историей тут очевидны. В Библии многострадальному и терпеливому Иову, потерявшему все свое богатство, семь сыновей и трех дочерей, пораженному проказой, соскребающему черепком гной со своего тела, но так и не вознесшему хулу на Господа, Всевышний в качестве награды возвращает, в конце концов, и богатство, и здоровье, и новых сыновей с дочерьми. Мендель, прошедший испытания по обе стороны океана, в финале обретает то, что, казалось бы, потерял давно и безвозвратно - своего младшего сына, инвалида, оставленного им в России на произвол судьбы. Сын не просто волшебным образом исцелился, он стал известным дирижером. И его встреча с отцом в финале, когда несправедливость небес уже достигла своего апогея, - самый пронзительный момент спектакля, сыгранный прекрасными немецкими артистами с огромным внутренним напряжением при абсолютной внешней сдержанности.
Но именно в этой сцене становится особенно очевидно принципиальное расхождение книги Рота и спектакля Симонса с ветхозаветной историей. В библейском сказании люди как бы взаимозаменяемы, и потому вместо одних сыновей и дочерей можно вернуть страдальцу других: главное, чтобы в равном количестве. Для Иова ХХ века очевидна уникальность каждого человека. Потери не компенсируются. Они не стираются из памяти. И чудом обретенный младший сын не может заменить утраченных старших. Эта уникальность каждой жизни парадоксальным образом оттеняется у Симонса взаимозаменяемостью артистов, играющих не только детей Менделя, но по ходу дела и эпизодических персонажей повествования. На сцене-то людей можно заменить, а вот в жизни - увы...
Но еще важнее другое. В библейском сказании Иов был обречен на страдания безвинно. Он был всего лишь разменной монетой в руках Бога и Сатаны. В истории Менделя мотив вины очевиден - ведь счастье старших детей он попытался купить, принеся в жертву младшего. И мотив вины конечно же переплетен в этой истории с не ветхозаветным, а с подлинно христианским мотивом прощения, без которого, видимо, ни большая литература, ни настоящее искусство уже попросту не могут обойтись.
