Трудно быть Стругацкими

28 августа исполняется 85 лет со дня рождения Аркадия Натановича Стругацкого. "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о тройке", "Пикник на обочине", "Обитаемый остров", "Трудно быть богом", написанные им в соавторстве с братом Борисом Натановичем, стали едва ли не главным чтением для многих поколений советских людей.

Сейчас их книги снова оказались в большой моде: недавно вышла экранизация "Обитаемого острова" Федора Бондарчука, почти завершена картина режиссера Алексея Германа-старшего "Трудно быть богом". О феномене фантастики Стругацких с Алексеем Германом беседовала обозреватель "Известий".

алексей герман: Я фантастику не люблю. Фантастические книжки я не читаю. Но среди фантастов есть люди, которым я глубоко предан. Это Лем и Стругацкие. И для себя на первое место я ставлю Стругацких.

известия: Почему?

герман: Потому что это не совсем фантастика. Более того, это не фантастика вовсе. Это про нас, но рассказанное другим языком. И это сразу приходит в голову. У Лема, допустим, в "Солярисе" это тоска по несбывшемуся, потерянному - то, что абсолютно разделяю я. И дело не в скафандрах и не в подвешенных паутиной людях. У Стругацких лучшие их вещи к фантастике вообще не имеют отношения. Просто люди при этом одеты в костюмы баронов, говорят как бароны, у них есть мечи, скорчеры - это самое неинтересное. У Стругацких интересно то, что они пишут о современности, о мире, обо всем: о том, чего не хватает, без чего человечество задыхается и будет задыхаться.

Я считаю самым серьезным и крупным нашим прозаиком Гоголя, потому что он-то и есть настоящий реалист, если посмотреть на Россию. А не Толстой, который гениальный бытописатель. Для меня. И, возвращаясь к Стругацким, важно даже не то, что собрались японист и астроном, не то, что имена они брали из справочника румынских писателей. А то, что написанное ими полностью совпадает с душевным состоянием современного человека. Делая фильм "Трудно быть богом", мы совершенно не снимали фантастику. Кроме того, у нас Румата никуда не уехал - он остался на этой планете и стал для них богом.

и: Зачем вы изменили финал романа?

герман: Румата остался, потому что понимал: на Земле его могут посадить в тюрьму или психушку, - он нарушил обязательство, данное перед полетом, не применять оружия. Мы с Борисом Стругацким в 1968 году сделали первый сценарий "Трудно быть богом". И перед запуском я поехал отдохнуть в Коктебель. Я даже знал, кто будет играть главного героя - Володя Рецептер. В это время наши войска вошли в Чехословакию. Меня вызвали к телефону, и очень достойный человек - наш главный редактор передала мне, что картина закрыта и чтобы я не пырхался, если не хочу очень крупных неприятностей. Все произошло мгновенно: войска вошли в Чехословакию, а уже к вечеру мне запретили снимать "Трудно быть богом".

Когда к власти пришел Горбачев, я стал получать какие-то премии... Я написал нашему министру письмо с вопросом: почему немцу Петеру Флейшману разрешили снимать "Трудно быть богом", а мой сценарий как был запрещен, так и остался? В результате разных переговоров Флейшман меня нанимал на работу. В конце концов мне сказали: "Мы вам тоже даем деньги. Конечно, меньше, чем Флейшману, потому что он заграничный. Садитесь, пишите сценарий. Пусть будут две картины - русская и немецкая. Будет интересно".

И мы со Светланой Кармалитой (сценарист и жена Алексея Германа. - "Известия") сели писать второй сценарий, уже без Бори. Горбачев говорил свои прекрасные речи. Только не подумайте, что я хочу сказать о нем плохо, - я отношусь к нему с огромным уважением. Просто стало понятно, что через полгода у нас в стране будет все замечательно. Значит, мы должны были снимать фильм про то, что было в нашей стране и чего больше никогда не повторится. И стало скучно. Мы вернули деньги и отказались от фильма.

А потом пришло время, когда мне показалось, что в самый раз к этой истории вернуться. Я вернулся. Я снимаю картину много лет, но я не виноват - я сильно болел.

Я ведь неспроста вернулся к "Трудно быть богом". Эта книга всегда современна. Поэтому я считаю Стругацких очень крупными писателями. Я знаю, что многим людям, очень достойным, не нравилась эта книга. Например, она не нравилась моему отцу или критику, поэту и прозаику и, вообще, человеку с хорошим вкусом - Данину. Но на меня это совершенно не производило никакого впечатления. Ну, подумаешь - не нравится!

Ведь Стругацкие еще и люди совершенно замечательные. Когда запретили фильм "Трудно быть богом", они написали мне письмо, в котором говорилось примерно следующее: "Дорогой Леша, ты, пожалуйста, держись, у нас есть связи в журнале "Советский экран", и мы попробуем это пробить". Какой "Советский экран", когда над нами такое висело!

Я повторю: для меня Стругацкие - не фантастика. Это образец высокой, умной литературы, написанной умными и честными людьми. Вот почему я так высоко ценю все их творчество.

и: Как вы думаете, с чем связан феномен популярности Стругацких в советское время? А почему сейчас их книги снова актуальны?

герман: Стругацкие необходимы читателю в трудный период его душевного состояния и сложные моменты жизни страны. Если бы наша страна необыкновенно процветала, то Стругацкие были бы никому не нужны. А сейчас на экранах опять появляются люди с лицами свиноматок, которые на одно время исчезли. Это стало падать на душу интеллигенции - учителей, библиотекарей, инженеров, врачей. Ведь Стругацкие никогда не будут популярны среди не-интеллигенции. Их книги - это борьба с теми, кто хочет тебя оглупить.

и: Тогда возникает вопрос: почему на смену Стругацким не приходят фантасты, которые сегодня взяли бы на себя их роль?

Герман: Потому что появление талантливого человека - редкость, которой надо гордиться. Как написано у Зощенко: "У одной докторши умер муж. Ну, думает: ерунда, пустяки. Оказывается - не пустяки". Вот умер Бродский - это совсем не значит, что его место тут же занял какой-то другой поэт. Нет, этого не случилось. Так же, как не случилось новых Ахматовой, Блока...

Это ведь, что называется, повезло. Лужа, в которую плюнул Господь, как говорится. Вот и получился талант. Ведь Стругацкие - редкое и странное сочетание очень не похожих друг на друга людей.

Очевидно, чем-то они все-таки были похожи. Но, скорее, изнутри. Достаточно даже того, что один занимался Японией, а другой - космосом. С Аркадием я не очень много общался, а вот с Борей можно было дружить, только когда работаешь. Он приходил, я знал, какой он чай пьет... У него есть какая-то компания друзей юности, которых он любит и с которыми я готов от тоски удавиться.

А когда с ним не работаешь, то как-то с ним менее интересно. Вот он садился и дальше, как правило, шли разговоры: что будет, как будет. Борька пророчествовал. Мы, развесив уши, слушали. Все он путал, ничего из этого не сбылось. В жизни он совершенно не был африканским колдуном вуду, который предсказывает будущее, - все предсказал неправильно. Но в книгах они оба были удивительно умны.

Аркадия я, к сожалению, меньше знал. Он же был москвич. Помню, он как-то продал коллекцию марок - видно, у них было совсем плохо с деньгами. Это было сорок лет назад. Я говорю: "Борис, за сколько ты продал коллекцию марок?". Он какие-то специфические марки собирал. Он говорит: "Я тебе не скажу". Я обиделся. И вот мы едем в машине и ругаемся. Проехали Кировский мост, ныне Троицкий, и он мне говорит вдруг бешено: "Я тебе не скажу, потому что ты болтун. Вдруг возьмешь и скажешь кому-нибудь: "А Стругацкий сегодня продал коллекцию марок за столько-то!". Была какая-то прекрасная молодость...

Сейчас Борис хворает... Смешно, что мы лечимся у одного врача. Хотя я его в этой поликлинике ни разу не видел. Вот такая жизнь. Но они оба для меня братья по разуму, по сердцу, по чему угодно.

и: Мы разговаривали с Борисом Натановичем несколько лет назад, и он сказал, что в России научная фантастика в общем-то умерла.

герман: А у Стругацких не научная фантастика, поэтому она и умереть не может. Между ними и Антоном Павловичем Чеховым не пролегает рва, как между жанрами. Вот в чем фокус. Мы, читая Стругацких, узнаем, как мы живем и что происходит, что такое предательство, негодяйство. Для меня это так - вот почему я, собственно, за это дело схватился, будучи совсем молодым режиссером.

и: У вас есть любимые книги Стругацких?

герман: Да я их все люблю, но больше всего "Трудно быть богом". И "Обитаемый остров". Правда, первую половину - там, где Земля с нашими проблемами, с нашим идиотом Максимом. Вторая мне не нравится абсолютно, потому что там появилась фантастика - то, что Стругацким несвойственно, и то, что я у них не приемлю. И еще люблю "Гадкие лебеди" - замечательное произведение. Очень простое, практически без фантазии. Но "Гадкие лебеди" я бы снимать не стал.

и: Почему? Вот Константин Лопушанский взялся...

герман: Лопушанский снял хорошую картину. Он как-то эту историю так подмял, упростил - и получилось хорошее кино. А я люблю наоборот... Мне еще Товстоногов говорил: "Леша, я когда работаю с режиссерами (мы были у него вторыми режиссерами, ассистентами), я должен привносить. Когда я работаю с вами, я должен разгребать".

Мы и сейчас-то делаем фильм как будто немного другой, но на самом деле про то же самое, о чем у Стругацких: о дружбе, о любви, о невозможности не убить.

и: С чем возникали сложности в "Трудно быть богом"? Что плохо ложилось в фильм?

герман: Да все, пока не начинал понимать, что и эта сцена тоже про нас. А дальше - носи себе короны, будь бароном, убивай так, не убивай вообще... Нужно было страдающее сердце героя. Мы страшно ссорились с Леней Ярмольником. У нас были разные представления о том, что и как нужно делать. Мы работали медленно. Потом он привык к четким задачам. Он живет в системе Станиславского. Я считаю, что это выдуманная система, что для кино Станиславский вообще вреден. Зато сейчас с Леней дружим.

и: При Горбачеве вам стало скучно снимать фильм про жизнь, которой больше никогда не будет. Почему вы вернулись к Стругацким в двухтысячных?

герман: Появилась несправедливость, которая казалась нам преодолимой в 1986-1987 годах. Первый вариант сценария 1968 года, кстати, абсолютно подходил. Просто я был глупее, моложе, поэтому и сценарий был прямолинейнее. Потом, я тогда увлекался средними веками: мои персонажи должны были ножи метать, в крыс попадать. Что-то такое было.

А сейчас опять появились какие-то неприятные люди, опять ничего не получается с властями... Конечно, теперь лучше, чем было прежде. Вспоминая ужас брежневской эпохи, мне очень интересно слушать своих коллег, которые говорят, как раньше было чУдно. Было чудно, потому что многие отказывались от искренности взамен некоторых, даже незначительных, благ. Или просто вылизывали власти задницу. А таким, как я, или Муратова, или Аскольдов, не было чудно. Меня с работы увольняли три раза. Я думал, что я пенсию никогда не получу, потому что меня увольняли и никогда не брали обратно на работу.

Тем не менее про какие-то вещи, которые сейчас стали возникать, следует говорить. Я никогда не занимался борьбой с правительствами - мне всегда это было неинтересно. Мне интересно про людей рассказывать. И сейчас я рассказываю про людей - плохих, хороших, трусливых. Ведь "Трудно быть богом" - не про фантастику, а про главную заповедь: не убий. А Румата убил сотни людей. Вырезал весь Черный орден, за что и был провозглашен богом.

и: У вас есть любимая цитата из "Трудно быть богом"?

герман: "Умные нам не надобны - надобны верные".

Писатели-фантасты Аркадий (слева) и Борис Стругацкие при очевидной разности интересов отлично дополняли друг друга в качестве соавторов (фото: РИА Новости)