Седьмая печаль Довлатова

Соображениями о том, каким автор "Компромисса", "Заповедника", "Соло на ундервуде" был в жизни и каким останется в литературе, близкий знакомый Сергея Довлатова, писатель Яков Гордин поделился с обозревателем "Известий" Натальей Кочетковой.

известия: Говорят, Довлатов был крупный, высокий, красивый, обаятельный, шумный человек...

яков гордин: Шумный, надо сказать, не всегда.

и: Опишите его, пожалуйста.

гордин: Он был действительно человеком большим, заметным и обращал на себя внимание. Я помню, мы встретились в яркий солнечный день на Невском, на Аничковом мосту. Я увидел его издалека, потому что он действительно был виден издалека - человек двухметрового роста.

Что же касается особенностей поведения Сергея, то он был, как это ни странно, при его физических данных и мужской привлекательности, человеком комплексующим и играющим в комплексование. Он любил рассказывать про себя уничижающие истории. Скажем, физически он был очень крепким - большим, тяжелым. Но при этом я помню, как он мне несколько раз рассказывал историю про то, как вызвал для своей мамы такси на улицу Рубинштейна. Он вышел с ней вместе из подъезда и увидел, что это такси пытается захватить какой-то на вид плюгавый человек. Сережа решил, что он сейчас разберется с ним в два счета. Он говорил: "Я размахнулся, но задел мизинцем за дверцу машины. Мизинец вывихнул и был уже совершенно небоеспособен". Это характерная для Довлатова байка, в которой героическое начало оборачивалось анекдотическим и даже унизительным для рассказчика финалом.

и: Как вы думаете, зачем ему это было нужно?

гордин: Это была сложная и, очевидно, нужная ему внутренняя игра. Ведь из всего нашего круга Сергей был наиболее литературным человеком. Для него жизнь в литературе и уподобление себя некоему персонажу играли большую роль, чем для кого бы то ни было. Отсюда острота его переживаний по поводу его непечатания. Среди нас были люди, которых долго не печатали, но никто по этому поводу не испытывал таких мучений, как Сергей. Для него литература играла суперглавную роль в жизни. Очевидно, он строил свой образ как образ некоего литературного персонажа - такого неудачника. Ведь если внимательно почитать его прозу, то можно заметить, что ей характерны две основополагающие черты: мужество и неудача.

Вот почему, я думаю, Довлатов пользовался и пользуется, особенно у молодого читателя, таким успехом. Потому что он точно определил характер основного персонажа - это мужественный человек, которому не везет. Умный, остроумный неудачник, который своей иронией преодолевает эту жизненную неудачу. И, очевидно, он проигрывал на себе подобные ситуации еще до того, как их написал.

и: Это было его единственное амплуа или были какие-то еще?

гордин: Он не был актером одной роли. Как каждый живой человек, он был достаточно разнообразен. Он мог быть агрессивен, особенно в состоянии подпития. Мог быть мрачен и замкнут. Он вообще, насколько я понимаю, был человеком достаточно неровных настроений. Но когда он начинал говорить о себе, то это была в основном на себя обращенная ирония.

и: Анатолий Найман как-то сказал, что Довлатов-человек был одареннее Довлатова-писателя. Насколько вы готовы разделить эту точку зрения?

гордин: В этом, может быть, и есть определенный смысл. Когда мы его знали здесь, Сережа еще не был тем прекрасным прозаиком, которым он стал потом. Но он был блестящим рассказчиком и очень остроумным и находчивым в устной новеллистике человеком.

Бывает, что человек замечательно рассказывает и ничего не может написать. Но у Довлатова-то получилось потом перенести это все на бумагу. Он сумел поймать интонацию, которая воспроизводит это все на письме.

и: Друг Довлатова, писатель Игорь Маркович Ефимов, отмечал, что Довлатов жестоко страдал от непризнания и непонимания окружающих: "Он нес свою боль в душе независимо от обстоятельств - а это пострашнее бедности, унижений, разочарований, щелчков по самолюбию". Насколько это было заметно со стороны?

гордин: Для него это было постоянным страданием. Я думаю, что его известное - не открываем тайн - пристрастие к алкоголю уже здесь, в России, в определенной степени от этого и шло. Точнее, тут два было момента. Его не удовлетворяло то, что он писал. Это парадоксальный момент. С одной стороны, он жаждал войти в литературу, иметь читателя, выпускать книги. С другой - понимал: то, что он делает, это не тот уровень, на который он хотел бы выйти. И это создавало сильный внутренний дискомфорт.

и: Какой своей книгой он наконец остался доволен?

гордин: Трудно сказать. Когда стали выходить его книги, мы с ним виделись всего пару раз: в Америке в 1990 году, незадолго до его смерти, но на эти темы не говорили. Я думаю, что он любил "Заповедник". Впрочем, не исключено, что с какого-то момента он любил все свои книги. Иначе бы он их не печатал. Он был чрезвычайно взыскателен по отношению к себе.

Я думаю, что ему особенно нравились вещи, где фигурировали герои, у которых были прототипы в реальной жизни. Ведь нельзя сказать, что он был человеком добрым. И ему, очевидно, доставляло некое удовольствие острым пером изображать знакомых людей. Вне зависимости от того, как он к ним относился - хорошо или плохо. Это был переход в другую сферу. Разумеется, это порождало свои трудности. Знаю такие ситуации, но что уж говорить о них - люди живы. А в "Заповеднике", я так понимаю, ему до сих пор не могут простить некоторые вещи.

и: Противники Довлатова упрекают его в повторяемости сюжетов. Поклонники объясняют это тем, что он всю жизнь писал одну и ту же книгу. Насколько вы готовы поддержать эту теорию?

гордин: Она схематична. Ну что такое "писать одну книгу"? Есть много писателей, которые "писали одну книгу". Хемингуэй, например, Ремарк... Кстати говоря, оба они были важны для Довлатова. Но тогда важно понять, что подразумевается под этой "одной книгой". Большой писатель, как правило, пишет некую сагу. Между собой все основные вещи так или иначе связаны. В этом смысле - да, можно сказать, что он всю жизнь писал одну книгу. Но это все-таки разные вещи с разными персонажами. Так что это все-таки игра слов.

и: За шесть лет до смерти Довлатов пишет Ефимову: "Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка - в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось". Когда вы встретились с ним в Америке незадолго до его смерти, в каком он был настроении?

гордин: Очевидно, это был хороший период: он был весел, мы прекрасно гуляли по Нью-Йорку... Хотя он писал это совершенно искренне... Сергей был человеком меняющихся настроений. Вполне возможно, что через какое-то время это настроение прошло и появилось удовлетворение от выхода очередной книги. Хотя думаю, что корень подобной беды в том, что успех к нему пришел поздно. Наверное, он слишком долго его ждал. И пришел он не так, как Довлатову бы хотелось: в Америке, при ограниченном количестве читателей, потому что на английский переводили считанные рассказы, которые были напечатаны в "Нью-йоркере". И некая неестественность этого успеха им ощущалась. К сожалению, он не дожил до своего колоссального успеха в России.

Думаю, если бы не его нелепая и в известной мере случайная смерть, то сейчас его внутреннее состояние было бы иным. Хотя кто знает, возможно, была уже некая исчерпанность, что ли... Начав по-настоящему писать уже в эмиграции, он очень быстро сделал очень много и, может быть, несколько надорвался.

и: После смерти на писателя неизбежно наклеивают ярлычок и ставят на полку. Какое место вы бы отвели Довлатову в литературе? Ну или хотя бы рядом с кем?

гордин: Довлатов чрезвычайно своеобразен, но при этом в нем пересекались самые разные влияния. Могу назвать две абсолютно разные фамилии, которые при этом, мне кажется, законны в этом ряду: Зощенко и Хемингуэй. Образ брутального неудачника шел от неимоверно популярного в 1960-е Хемингуэя - время, когда Сергей формировался. Стилистически с Зощенко Довлатов не имеет ничего общего, сказовости в нем нет. Но сам саркастический взгляд на человека, вполне возможно, идет отсюда.

Мнения

Его читают даже те, кто вообще ничего не читает

Поэт, педагог, Уполномоченный по правам ребенка в Москве Евгений Бунимович:

- Мы очень редко видим, чтобы современные романы и рассказы, получающие литературные премии и являющиеся иногда действительно образцами высокого качества письма, читали в метро или самолете, да просто на ходу. Уже не говоря о том, чтобы кто-то цитировал их в разговоре, и это входило в городской фольклор. А Довлатова, который поразительным образом смог сохранить высочайший уровень мастерства и точность этических и эстетических критериев, читают даже те, кто вообще-то не читает ничего, кроме макулатуры. Его интонация, одновременно ироническая и щемящая - наверное, самая русская интонация в русской литературе. Это очень подкупает и оказывается невероятно близким.

А второе - конечно, блистательность самой речи и мастерства и действительное вхождение в фольклор. Я мало знаю современных писателей, которых бы столько цитировали, в том числе люди, может быть, не читавшие его вещей. И хотя кажется, что речь у Довлатова идет о некой предыдущей эпохе, время, прошедшее с момента написания этих книг, показало, что они универсальны. Темы одиночества, поиска своего места в жизни гораздо важнее для его книг, чем географическая и временная привязка к заповеднику в Пушкинских горах или эмигрантской конференции в Калифорнии.

Кстати, недавно я смотрел в одном популярном московском театре - не буду его называть - очень, по-моему, неудачный спектакль по Довлатову, скучный и претенциозный. И единственное, что его спасало, - авторский текст, который актеры так или иначе вынуждены были произносить со сцены. В этой неудачной, вычурной и невнятной модной постановке текст Сергея Довлатова брал тебя в плен с потрохами, настолько он был безусловен и победителен.

И я убежден, что Довлатова будут читать и дальше, и даже в школах, если предлагать школьникам на выбор некий список книг, написанных в XX веке, его будут выбирать. Потому что увлекательно. У современной литературы во многом потеряно свойство увлекательности. Понимаете, это должно быть не только умно и глубоко. Это должно быть интересно. Казалось бы, Довлатов пишет не о морских приключениях и не детективы, но его книги захватывают. История каждой вещи в его "Чемодане" не менее увлекательна, чем истории поиска сокровищ.

Мы родились с ним в одном роддоме с разницей в несколько дней

Писатель Вардван Варжапетян:

- Я люблю его за какое-то детское писательство. Он как мальчик, который захотел играть в писателя и, мне кажется, таким всегда и оставался. Большой взрослый человек с внушительными габаритами, из которого так и не получилось взрослого литератора. Он так и остался на уровне игры в писателя. Он изобрел эту игру, этим, может быть, оригинален и привлекателен. И, таким образом, занял в литературе свое место, которое сам же себе и выбрал.

Но меня с Довлатовым связывает еще и то, что мы с ним родились в одном месте в одно время. В эвакуации, в Уфе, в сентябре 1941 года, с разницей в несколько дней. Может быть, даже в одном и том же роддоме N 1. Меня этот вопрос по поводу роддома очень занимал, и однажды, когда я работал в "Литературной газете", кто-то из корреспондентов при мне звонил Довлатову в Нью-Йорк. Я говорю: "Слушай, дай мне трубку, я давно хочу у Довлатова спросить..." Он дал мне телефон, я сказал, что мы с ним земляки, все рассказал и спрашиваю, в каком роддоме он родился. А он говорит: "Вы знаете, это очень серьезный вопрос. Приезжайте в Нью-Йорк, мы с вами возьмем бутылку, посидим и все наконец выясним..." В Нью-Йорк я не попал, а спустя недолгое время Довлатов умер.

Выскочил из рамок моды

Архитектор Михаил Белов:

- Главным достоинством его книг для меня является качество языка. Помню удовольствие, которое испытывал, например, читая "Заповедник". Не знаю, можно ли сравнивать этот язык с языком Бабеля или Зощенко, я не литературовед, но подкупает простота. Мне нравится, когда простой язык вызывает массу ассоциаций, которые облаком окутывают тебя во время чтения книги. Это безусловно литература, и именно языковая, а не сюжетная, не парадоксальная, не постмодернистская. Поэтому Довлатов, мне кажется, выскочил из рамок моды. И, как в случае с хорошим вином, пока не появятся в литературе люди его уровня, качество Довлатова в наших глазах будет только улучшаться.

Довлатов - в хорошем смысле слова белая ворона

Актер, режиссер, продюсер Андрей Соколов:

- Довлатов не похож ни на кого. Он обособлен. В хорошем смысле слова белая ворона: по стилистике, по отношению к себе, к жизни. Очень жаль, что сегодня многие не только его не читают, но даже не знают, кто это. Светлая ему память. Двадцать лет - это небольшой срок. Я надеюсь, что еще через двадцать лет, а потом еще через двадцать он будет признанным классиком. Время все расставит на свои места.

У меня к нему огромное уважение просто как к человеку. С моей точки зрения, Довлатов своей жизнью и творчеством принадлежит к тем, кого можно назвать людьми с большой буквы - несмотря на все сложности их судьбы. Они доходят до вершины, на ней и остаются. И когда человек чего-то достигает, когда он становится кем-то, мало кто задает себе вопрос, чего ему это стоило.

Сергей Довлатов с Эрнстом Неизвестным. Нью-Йорк, 1982

Жизненный опыт Довлатова превращался в материал для книг