На дворе дрова
Московский Художественный театр наконец-то показал критикам "Иванова". Публика видела этот спектакль как минимум трижды, но пишущую братию допустили только сейчас. Впрочем, основная интрига была известна загодя: раннюю чеховскую пьесу в театре имени автора поставили задом наперед.
Интеллигентная публика в большинстве своем осведомлена, чем оканчиваются хрестоматийные пьесы. А вот с чего они начинаются, помнят только специалисты. Исключение составляет, пожалуй, "Ревизор" - крайне высок рейтинг цитируемости у первой реплики: "Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие...".
Воистину пренеприятное известие, дамы и господа: произведение, сыгранное от финала к завязке, кажется гораздо длиннее. Вероятно, по этой причине из темного зала на моих глазах прокрались к выходу с десяток зрителей - для МХТ случай небывалый. Народ сходит с дистанции, ибо самый долгий путь - когда цель растворена в тумане. Непонятно, куда движешься и сколько еще идти.
Едва открывается занавес, как Николай Алексеевич Иванов (Андрей Смоляков) с места в карьер атакует свою юную невесту Сашу Лебедеву (Наталья Швец) аргументами, почему им не следует жениться. Причем Саша, поддерживая диалог, усердно кривляется перед зеркалом в дезабилье.
Далее от сцены к сцене одежды на девушке прибавляется, и всё это здорово напоминает рассказ Аркадия Аверченко "Фокус великого кино". Помните? Человек "вылил изо рта в стакан несколько глотков красного вина и принялся вилкой таскать изо рта куски цыпленка, кладя их обратно в тарелку, где они под ножом срастались в одно целое. Когда цыпленок вышел целиком из его горла, подошел лакей и, взяв тарелку, понес этого цыпленка на кухню - жарить... Повар положил его на сковородку, потом снял сырого, утыкал перьями, поводил ножом по его горлу, отчего цыпленок ожил и потом весело побежал по двору"...
Иванов в спектакле Юрия Бутусова подобен жизнерадостному цыпленку. Чуть что - пистолет к виску, пиф-паф, бездыханное тело, а спустя минут пять - десять "непременный член" снова жалуется кому-то на головную боль, лень, слабость, бледную немочь и прочие недомогания, вполне совместимые с жизнью.
С определенного момента выстрелы встречаются хохотом - зрители уже не верят, что Иванов смертен. Если он и валяется в углу пыльной ветошкой, так это пока не окликнули. Упорные воскрешения ваньки-встаньки - игра действительно веселая. Затягивает. Правда, позади меня какая-то зрительница прошептала недоуменно: "Ничего не понимаю...", но что же тут, помилуйте, понимать? Слабые люди - они самые живучие. Вампирят, подпитывая собственную слабость посторонней силой. В основном женской. Поскольку маниакальная идея русской женщины - не просто любить человека, но обязательно "спасать" его этой любовью, "вытаскивать из ямы" и "ставить на ноги"...
Помимо регулярной пальбы - столь же безвредной, как стрельба глазами, в жизни Иванова происходят и другие события. Воскресает покойница жена Анна Петровна, в девичестве Сарра. Дабы придать своей героине национальный колорит, прекрасная актриса Наталья Рогожкина имитирует интонации Валерии Новодворской. Завязывается (или разматывается?) роман Иванова с Сашей. В остальном - играй хоть спереди, хоть с тыла - разница не принципиальная. Ноет, стонет и бездельничает Иванов перманентно.
На его фоне симпатичными кажутся и опустившийся граф Шабельский (Сергей Сосновский), и вечно под мухой Лебедев-старший (Игорь Золотовицкий). Обаятельные "бухарики" прожигают остаток земного бытия в спорах, чем лучше закусывать водку - соленым огурцом или жареными пескарями, зато не едят окружающих. Очень мудро. Если ты слаб, будь хотя бы необременителен в быту и приятен в человеческом общежитии. Не можешь никого осчастливить - постарайся не испортить людям жизнь окончательно.
Иванова в исполнении Смолякова вообразить легко, и он ровно таков, каким заранее представляется. На нервных, рефлектирующих персонажах замечательный актер "Табакерки" собаку съел. Дальнейшее зависит от того, близок ли вам тип, который грешит и кается по пятнадцать раз в четверть часа.
Как многие чеховские герои, Иванов эгоистичен, груб, чертовски не деликатен. Способен прошипеть в адрес супруги: "Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь". Не по злобе, разумеется, а исключительно от сложности натуры. Подобные потерянные личности с особой силой взошли и заколосились в нашем искусстве в 70-е годы минувшего века. В прямой родне с Ивановым состоят Зилов из "Утиной охоты" Вампилова и Сергей Макаров из "Полетов во сне и наяву" Мережко и Балаяна. Видимо, такого сорта существа - порождение болот. Если время застоялось и свежего воздуха мало, что-то перегнивает в мятущихся душах. Двадцатилетними они готовы мир перевернуть, а к сорока у них чавкнуло над макушкой. Дальше вся деятельность сводится к лихорадочной смене женщин.
Печально? Без сомнений. Сочувствуем? Сколько угодно. Но близко не подходим: ивановы, зиловы, макаровы опасны. Камнем, привязанным к шее, утянут в свою трясину. На знаменитую реплику: "Бабоньки, милые, дорогие, к кому из вас прислониться?", лучший отклик по-прежнему: "К телеграфному столбу!".
Главная "фишка" спектакля Юрия Бутусова - попятное движение - меня не удивила. Данное ноу-хау применимо в широком драматургическом контексте. Скажем, принц Датский, заколотый отравленным клинком, может подняться и поведать залу, как дошел до смерти такой. "Дальнейшее - молчанье" упраздняется. Потусторонний король-отец возникнет на сцене не в начале седьмого, но ближе к десяти вечера, и зал, успевший пережить гору трупов, сурово осудит визит с того света. Вот к каким плачевным результатам приводят прогулки по ночам... От следствия к причине, от возмездия к ошибке, от наказания к преступлению - вполне законный путь.
Мне видится странным не поворот истории в обратном направлении, но сам выбор пьесы. Каков резон рассказывать нынешней публике, живущей на семи ветрах, среди катастроф, потрясений и тектонических сдвигов, о скуке болотного существования? В болоте, спору нет, свои трудности, однако для нас сегодня это не актуально.
Более всего душевному раздраю современного зрителя отвечает, на мой взгляд, сценография Александра Боровского. Старый барский двор - сразу и имение Иванова, и усадьба Лебедевых. На дворе дрова - в сухом безжизненном изобилии. Разоренное гнездо. Точнее, груда хвороста, которая, может, и была когда-то гнездом, но теперь пригодна только для большого костра. Здесь не один вишневый сад пущен под топор, но также дубовые, еловые, липовые и прочие темные аллеи на корню вырублены. Герои бродят, спотыкаясь о пиломатериалы, буквально - через пень-колоду. Мерзость запустения столь безнадежна, что излишки жидкости не доносятся до клозета. "Вам - везде!" Хуже не будет - хуже некуда...
Занавес начинает съезжаться, когда Иванов тащит огромное бревно - будто Ильич на субботнике. Эх, заглянуть бы еще немного вперед, то есть - назад. Вдруг впоследствии бревно зазеленеет?
