Англосаксы и Европа
Живая и даже страстная полемика состоялась по поводу изданного Минпросом документа, устанавливающего в качестве нормативных новые пособия, в каковых пособиях допускается неразбериха (вар.: свобода) по поводу предписанного публичного словоупотребления. Слово "кофе", теперь дозволенное ведомством А.А. Фурсенко к употреблению также и в среднем роде, особо разожгло страсти.
Что объяснялось не только естественным языковым консерватизмом среднего и старшего поколения носителей языка, но и практическим опытом облегчительных реформ. Орфографическая реформа 1918 г., упразднив ять, фиту, ижицу etc. и облегчив письменное склонение прилагательных, должна была бы по идее повысить грамотность письма. Не забивая себе голову ятями, ученик может с большим успехом осваивать оставшиеся правила. Вышло наоборот. Если яти и еры - ненужный вздор, то почему оставшиеся орфографические правила так уж нужны и священны и не проще ли относиться к ним так же, как и к ятю с фитой, то есть как к вздору? Что и случилось.
В деле государственного языкового строительства вообще разумно руководствоваться принципом советской "оборонки": "Работает - не улучшай". Улучшения уместны в случаях, когда норма абсолютно мертва и никто уже в соответствии с ней не говорит и не пишет. Например, "мой пальто (фр. le paletot)". Улучшение же нормы, вполне живой среди людей, владеющих действующим литературным каноном, совершенно нежелательно. Хотя и не терпится, но следует дождаться, покуда норма станет мертвой за исчезновением ее носителей. Bon usage со времен ришельевской Академии - это сохранение того, что еще вполне живо, и установка надгробий только над тем, что мертвее мертвого. Смешивать же два этих ремесла негоже.
Равно как и весьма негоже заниматься лингвистическими софизмами. Из того несомненного факта, что язык эволюционирует во времени, что первичная форма его бытования - это устная речь в частных беседах, государственным Академиям мало подвластная, делается вывод о ненужности норм вообще. Тут налицо искреннее неразличение подхода описательного (как язык развивается и как говорят на нем рядовые носители) и предписательного (как следует публично говорить на правильном языке). Почему первый подход должен исключать второй - непонятно.
Или, напротив, понятно. Сама идея нормативности национального литературного языка, идущая еще от XVI-XVII вв. и запечатленная в 1783 г. в уставе Российской Академии, которая "долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение", есть идея общепринятая и давняя, но лишь для европейского континента. Англосаксонский мир, на чей пример горячо ссылаются противники любого Языкового нормативизма, - этот мир действительно академиев не кончал. Ни Французской, ни Российской, ни какой-нибудь еще иной.
Из того, что у англосаксов есть какие-то культурные установления, еще, правда, никак не следует, что именно они, а не установления континентальной Европы должны быть перенимаемы в первую очередь. Весь опыт нашей учебы у Запада таков, что если какие установления приживались, то прежде всего романо-германские - отнюдь не англосаксонские. Нынешняя политика заимствований, чему ведомство А.А. Фурсенко изрядный пример, скорее основана на том, что не существует в природе никакого Запада, кроме англосаксов, и учиться можно лишь у последних. Такое англосаксобесие постоянно выставляет А.А. Фурсенко в на редкость малоудачном свете, но он тверд, и его не собьешь. Нынешнее черное кофе тому порукой.
