Земной поклон, или Жвачка в бумажке

Четверть века назад не стало Клавдии Ивановны Шульженко. Мое поколение тогда, летом 1984-го, робко топталось на своих дебютных дискотеках. Первые касания - девочек за талию, мальчиков за плечи, на безопасном расстоянии вытянутой руки - у нас точно происходили не под песни Шульженко. И прощания с ней я не помню. Проводы Высоцкого, покинувшего мир на четыре года раньше, запечатлелись всеобщей, не очень понятной на тот момент лихорадкой. А Шульженко ушла тихо.

Ей было семьдесят восемь, и последние годы она не выступала - вдруг начали забываться многократно петые тексты. Сначала "Три вальса", потом - "Немножко о себе" ("Когда вы спросите меня, как я живу на склоне лет..."). На этом самом склоне ей потребовалась серьезная помощь - из памяти выпадали уже не только рифмованные строки, но имена и лица близких людей. Так бывает, наверное: долгий век - да еще при плотности год за два - не вмещается в сознание. Человек несет себя за кулисы жизни, будто переполненную чашу - многое выплескивается через край.

Неупиваемая чаша песен Шульженко доступна всем жаждущим. В День Победы телевидение непременно крутит запись ее юбилейного концерта в Колонном зале Дома Союзов. Концерта действительно шедеврального. Неземного. С легендарным низким - земным - поклоном, который Клавдия Ивановна могла сделать и в 1976-м, и позже. Помните документальную ленту "Я возвращаю ваш портрет", где Шульженко демонстрирует натренированную гибкость Алле Пугачевой: "Народ любит, чтобы это было обязательно... Они пришли, слушали весь вечер, аплодировали, цветы вам дарили, а вы поклоном им говорите "спасибо". Пугачева еле дотягивается до собственных колен и отступает. Царствующей примадонне хорошо на восьмой десяток, восходящей нет и тридцати пяти...

Урок не прошел даром - Клавдия Ивановна вообще мудро выбрала "преемницу". Секреты мастерства надо оставлять лучшим, пусть эти лучшие на тебя совсем не похожи. Пугачева наследует Шульженко хотя бы в одном: не одолев сценического фитнеса, она тем не менее всегда уважала свою публику. Публику - гораздо больше, чем себя.

Шульженко в этом отношении повезло: ее, дочь харьковского бухгалтера, природа одарила поистине королевским достоинством. Женственная, артистичная, лукавая - после нее у нас не возникало певиц, естественно сочетающих интимную лирику и гражданственность. Бывало, она записывала в год всего две песни - и обе плохие. Бывало (после развода с Коралли) - оказывалась в коммуналке. Всех "накоплений" к старости - кабинетный рояль Дмитрия Шостаковича да диван красного дерева, купленный у Лидии Руслановой. Всех загранпоездок - ГДР и Венгрия (в ограниченный контингент советских войск, разумеется). Шульженко не была чересчур обласкана властью: говорят, первый глава государства, искренне любивший ее песни, - Леонид Ильич Брежнев. Он фронтовик, это многое объясняет...

Шульженко никогда не была красавицей, зато - подобно многим женщинам, лишенным такого креста, - с годами становилась только лучше. Всем известно, что морщинки женщин мало украшают, однако на смену молодости, уходящей торопливыми шагами, явилась значительность. Спелое, зрелое бабье лето. Чем ниже кланялась Клавдия Ивановна, тем выше воздвигался ее пьедестал.

Ностальгия по Шульженко особенно остра сегодня - на руинах многочисленных опрокинутых пьедесталов...

Пару недель назад мне довелось смотреть премьеру в одном московском театре. Центр города, роскошное здание, худрук - народный артист. Перед началом до боли знакомый голос худрука, как водится, напомнил: "Отключите мобильные телефоны". А через паузу прозвучала еще одна просьба. Угадайте, какая. Впрочем, вряд ли сумеете. Я, оправившись от шока, провела эксперимент среди коллег и знакомых: никому фантазии не хватило. Итак: "Выньте изо рта жвачку, - сказал 500-местному залу народный артист России, - заверните ее в бумажку и спрячьте в карман..."

"Кто вас надоумил сделать такую хамскую запись?!" - бросилась я в служебное фойе, еле досидев до антракта. "Не обращай внимания, - ласково отмахнулся мэтр. - Ты не представляешь, что они творят! Приклеивают жвачку к креслам - уборщицы намаялись отдирать..."

"Они" - это зрители. Среди которых попадаются лица небезызвестные. При мне, например, занесло летним субботним вечером Андрея Макаревича. Не то чтобы лидер "Машины времени" заканчивал Смольный институт благородных девиц, но все-таки рекомендовать ему, не облегчая нос на пол, пользоваться платком... Ах, там про нос не было? И про регулярную смену белья? И дамские критические дни, весьма опасные для мебели, худрук тоже обошел молчанием?

А чем лучше жвачка в бумажке? На мой вкус, ничем.

Спектакль, который нам показали, с объявлением про жвачку гармонировал идеально, ибо целево предназначен публике нечистоплотной. Иную публику от таких завалов пошлости начинает корежить. Не знаешь - то ли мыться бежать, то ли молиться, то ли яростно плеваться на дорогостоящее ковровое покрытие. Душа требует, чтобы этих вот - с грязными шуточками, вульгарными стишками, старухами-нимфоманками в розовых подштанниках - к ней близко не подпускали. И так сора хватает...

Недавно в сборнике писем архимандрита Иоанна (Крестьянкина) мне встретилось: "Театр и, тем более, эстрада - место погибельное, это точно". (Бог знает, что сказал бы отец Иоанн о Шульженко - вдруг смягчил бы свой приговор?) Настоящий ужас - когда в так называемом храме искусства кружит бесовский хоровод, очевидный вовсе не монашескому взгляду. "Вы отупляете людей и без того не очень умных. Вы еще больше развращаете тех, у кого давно отняли понятие о чистоте. Вам не страшно?" - спросила я (вполне риторически) худрука, то бишь заказчика сценического продукта. "Вам не стыдно?" - произнести постеснялась. А: "Есть ли у вас хоть что-то святое?" - вопрос до неприличия интимный. Почти: "Вы в Бога-то веруете?".

"За что вы зрителя не уважаете, народный артист?" - интересоваться бессмысленно. Кого уважать-то? Мелких пакостников?

Так замыкается круг. Творцы собственными руками лепят из публики стадо - ржущее и жвачное. А потом хотят, чтобы оно, стадо, не пачкало кресел...

Погибель наступает, когда уходит уважение. Причем с обеих сторон. Не помню, когда про российских актеров - в том числе заслуженно народных - сочиняли столько грязных сплетен. Нет достоинства у звезд, нет достоинства у публики. Редкие исключения попадают, как под асфальтоукладчик, под общее правило. Между сценой и залом (экраном и диваном) идет обмен ударами ниже пояса - кто больнее залепит.

Мы разлюбили вас, в сердце огонь погас. И мы знаем, что это взаимно.

Кому всю жизнь кланялась Клавдия Шульженко? Не власть имущим - простым людям. Родителям Николая из фильма "Москва слезам не верит". У них на шести сотках - ведь помните? - и в первой серии крутилось: "О походах наших, о боях с врагами...", и во второй - двадцать лет спустя: "Давай закурим, товарищ по одной...".

Мы гораздо ничтожнее этих людей - спора нет. Не за что нам кланяться - не стоим того. Но все-таки каждый год 9 Мая, когда синий платочек в руках-птицах касается земли, трудно удержать слезы. Из своего далека Шульженко делает нас чуточку лучше: ведь кто, если не она?

Низкий ей поклон.