Обожаемый диктатор

Моисеевская школа танца прославила отечественную хореографию во всем мире. О Моисееве и его ансамбле были написаны книги, сотни рецензий, сняты фильмы. И все-таки он всегда оставался закрытым человеком, подчинившим всю жизнь только своему делу. О великом хореографе вспоминает бывшая солистка его балета Лидия Шамина.

Моисеевская харизма

Целеустремленность была главным качеством характера Игоря Александровича. Ансамблю в его жизни подчинялось все. Он и артистов любил или не любил, подходя с этой меркой - насколько ты ансамблю предан. За талантливого танцовщика, в котором души не чаял, Моисеев мог и по высоким инстанциям пойти, случись у того неприятность. Благодарности не ждал ни от кого никогда, но упрекнуть мог, ничего не забывал.

С первых лет существования ансамбля артисты звали его Хозяином. Нет, аналогии со Сталиным здесь ни при чем, просто он ничто не упускал из виду в своем танцевальном хозяйстве. Представьте себе: в 1983 году, в семьдесят с лишним лет, он ставил спектакль "Ночь на Лысой Горе" - и вспомнил движение, которое видел на полтавской ярмарке 6-летним мальчишкой! Все это время оно хранилось в его творческой копилке - пока не пригодилось.

Он очень любил русскую поэзию, легко мог прочитать наизусть целиком "Песню про купца Калашникова", поэмы Алексея Толстого. На гастролях всегда заботился, чтобы артисты ходили в музеи, и сам проводил потрясающие экскурсии - музейные работники только рты разевали.

Моисеев в полной мере обладал тем душевным свойством, что модно зовется харизмой. О силе его личности, его слова вспоминают все моисеевские танцовщики. В его присутствии никто не мог сидеть. Его боялись, обожали и безмерно уважали, но - на расстоянии, сблизиться с ним никто даже подумать не мог. Подойти заговорить побаивались. Но если попадали к нему в кабинет на разговор, запоминали эту встречу навсегда.

Его острое словцо могло прилепиться к тебе и прочно войти в ансамблевский фольклор. На "кухне", в репетиционном зале, он не церемонился, делал хлесткие замечания, от которых наворачивались на глаза слезы обиды. Но уж больше промахов старались впредь избегать. Он любил говорить: "Только дураки повторяют свои ошибки", а дураком в его глазах выглядеть не хотел никто, для каждого из нас это было совестно.

Дрессированные кролики

Моисеев раз и навсегда завел в ансамбле правило: день должен начинаться с класса - упражнений у балетного станка и на середине, включая прыжки. И все 70 лет, где бы ансамбль ни находился, правило это соблюдается неукоснительно. В эвакуации, когда жили в поездах, скитаясь по Сибири, Моисеев сам давал класс прямо в вагоне и сам же его выполнял вместе с танцовщиками. "На базе", в Концертном зале имени Чайковского, класс и репетиции всегда были основательными, "в полную ногу", здесь ставились все моисеевские танцы, а их в репертуаре более трехсот.

Каждый день после класса без четверти двенадцать весь зал уже интенсивно разминался: прыгал, растягивался, вертелся, стучал дробями. Те, что поближе к двери, у лейки (из нее поливается пол, чтобы не скользить), поглядывали за лестничной площадкой, где лифт. "Приехал!". Моисеев входил в зал деловитой походкой, садился в центре в кресло у зеркала (присесть на него не осмеливался даже в его отсутствие никто), закидывал ногу на ногу: "И-и, начали!".

Какое счастье было с ним репетировать! Он никогда не гонял понапрасну, замечания всегда были точны, а уж показы! В одно мгновение он мог преобразиться в робкую барышню, пьяненького казака или римского гладиатора. Надо ли говорить, что все наизнанку выворачивались, чтобы сделать, как он велит. Именно велит. При этом он иногда мог сказать: "Ребята, девчата, давайте-ка вы делайте, кто во что горазд, а там посмотрим".

Так ставились многие номера: танцоры старались изо всех сил, отчаянно импровизируя, только чтобы он обратил внимание. Он наблюдал, делал замечания, а потом, хлопнув в ладоши, отбирал все самое вкусное, эффектное, искусно подправлял найденное, оттачивал движения и выстраивал мизансцену так, что она становилась шедевром.

Моисеев требовал скрупулезности во всем: позиции соблюдались до миллиметра, методика движений отрабатывалась часами, рисунки надо было держать как по линеечке - ассистентами-репетиторами это доводилось до совершенства, абсолюта. Отсюда и слаженность исполнения, и техника танцоров, которая и сегодня, уже в шестом по счету поколении, поразительно высока.

В одном интервью он назвал своих артистов дрессированными кроликами. Отчасти это правда. Потому что все мы, даже самые блестящие, всем обязаны ему, школе, которую он создал, атмосфере счастья от хорошо сделанной работы, которая царила в зале в его присутствии. Усталые до изнеможения, артисты ворчали, что он питается их энергией. Возможно. Но он не мог жить без этой энергии, изначально вкладывая в артистов, в танец самого себя без остатка.

Вот признание третьей и, по его словам, единственной жены Моисеева, Ирины Алексеевны, артистки первой труппы: "Он и спал-то, шевеля ногами во сне, - все время ставил и репетировал". А вот его признание в одном интервью: "Творчество вещь утомительная, все в тебе вертится круглые сутки. И совесть покоя не дает, и досада: понимаешь, что нужно сделать, а оно никак не дается. Да еще каждый день приходится преодолевать лень артистов, а то и откровенную бездарность".

Его окрики больно били по самолюбию, но и заставляли вкладывать в каждое движение все, на что ты способен. И это свое старание длиной в двадцать лет (столько длится балетный век) каждый запоминал как самое лучшее в жизни. Если бы Моисеев был добреньким, ансамбль давно бы уже прекратил существование.

Неизбежное встречай достойно

Жизнь его - это цепь удачно принятых решений: где надо, он был дипломатом, где надо - диктатором. Главный его принцип: "Неизбежное встречай достойно". Этим можно объяснить и то, что ни он сам, ни его артисты не пострадали от сталинских репрессий, а успех был постоянным спутником ансамбля. Однажды по ошибке костюмы, в которых сегодня вечером надо было выступать на очередном партсъезде, отправили с приготовленными для завтрашних гастролей по Сибири. К началу репетиции все с ума сходили: "Что с Хозяином будет? Да его инфаркт хватит!". Узнав, в чем дело, он мгновенно отреагировал: "Звоните в ГАИ, пусть пошлют за трейлерами вертолеты". И успели! Одевались мы за кулисами, за пять минут до выхода. Костюмершу, по чьей вине произошла ошибка, Моисеев уволил в тот же день.

Он годами носил одни и те же пиджак и берет. И страшно переживал, если его артисты "отличались" - машинами, нарядами, недостойным поведением, следил, чтобы моисеевцы всегда и везде выглядели аккуратно и достойно. Рассматривая личный багаж артистов, ожидавший отправки в холле гостиницы, мог отругать за неопрятный чемодан. Танцовщицам запрещал курить - сам никогда в жизни не пил и не курил. Женственность, красоту в танцовщицах умел ценить, говорил, что артистку красивую научить танцевать легче, чем крокодила сделать красоткой, и требовал от нас безупречной формы.

Расслабиться Моисеев не позволял себе до последнего дня. До преклонных лет делал балетный станок, потом перешел на дыхательную гимнастику, которую придумал сам, на основе нескольких методик.

Личная, домашняя его жизнь всегда была закрытой темой. Лишь немного, про родителей, он сам рассказал в своей книге "Я вспоминаю... Гастроль длиною в жизнь". На все расспросы "про жизнь" отвечал, что всегда старался жить и работать по принципу Лао Цзы: "Созидай, но не обладай, трудись, не ища выгоды, добивайся цели, но не гордись".

Кто сейчас руководит ансамблем

На вопрос о преемнике Игорь Моисеев всегда отвечал: "Такого не вижу. Второй Моисеев не будет. Надо просто продолжать то, что уже сделано". Игорь Александрович сам заранее определил своих помощников, бывших солистов труппы, воспитанных внутри коллектива. В худсовет входят: директор ансамбля (она же педагог-репетитор) Елена Щербакова, артисты старшего поколения - Ирина Моисеева (супруга хореографа) и Лев Голованов. Кроме того - Ольга Моисеева (дочь хореографа), Виктор Никитушкин. Молодое поколение представляют Сергей Аникин, Лариса Аристова, Андрей Евланов. Директор школы при ансамбле - Гюзель Апанаева.