По 17 рублей от террориста
По 17 рублей от террориста
2011-04-18T15:12:36+04:00
2011-04-18T15:12:36+04:00
Партийный переулок, д. 1, к. 57, с. 3
115093
Москва, Россия
info@iz.promo.vg
Шесть лет назад, в сентябре 1999 года, по стране прокатилась первая масштабная волна терактов. Сначала 4 сентября был взорван дом в Буйнакске, где жили российские военные. Затем в ночь с 8 на 9 сентября террористы взорвали в Москве дом на улице Гурьянова. 13 сентября - дом на Каширском шоссе. 16 сентября - дом в Волгодонске. Всего в этих терактах погибло 305 человек. Те, кто остались живы, не объединились между собой и не стали бороться за свои права подобно "Матерям Беслана". Лишь единицы пытаются судиться с государством
0
Большинство жильцов взорванных домов постарались забыть кошмар и начать новую жизнь. У кого-то это получилось. А кто-то в буквальном смысле влачит нищенское существование.
"Хотелось домой, а дома-то нет"
34-летняя Ольга Гончарова делит жизнь своей семьи на "ту" и "эту" - до взрыва и после.
- Это история той нашей жизни, счастливой, - листает она коричневый фотоальбом. Этот фотоальбом вместе с другими фотографиями и частью семейных документов вытащили из-под развалин дома.
На фотографиях из "той" жизни - сын Гончаровых Павлик двух с половиной лет и 62-летняя мама Ольги Валентина Федоровна. Они погибли во время взрыва. В память о Валентине Федоровне Гончаровым остались найденные на развалинах столовые приборы. Там же был найден в целости и сохранности огромный плюшевый медведь - любимая игрушка Павлика. Но медведя Гончаровы не забрали - видеть его каждый день им было бы слишком тяжело.
- Вот отсюда мы летели, с 9-го этажа, - показывает Ольга фотографию уже из "другой" жизни - дом № 19 на улице Гурьянова с провалом на месте двух подъездов. Ольга и ее муж Николай "отделались" рваными ранами и ушибами. Чудом обошлось даже без переломов.
- Год нам было очень тяжело, - вспоминает Ольга. - А потом все организовалось, на работу вышли, втянулись. В декабре 2001 года родилась дочка Настя - и пустота исчезла, стало ради кого жить.
Гончаровых переселили в Митино. Ольга признается, что поначалу очень тянуло в Печатники - домой.
- А дома-то нет - и это было самое страшное. Сейчас уже привыкли. Правда, никуда не деться от мыслей: была бы мама жива - помогала бы с Настей, а Павлику было бы уже 8 лет - в школу бы ходил.
О тех сентябрьских событиях Ольга вспоминает с мокрыми глазами, но утверждает, что им удалось вернуться к нормальной жизни. Гончаровы говорят, что их очень поддержали - родственники, знакомые и совсем чужие люди. Они рассказывают о бабушке, которая принесла в центр помощи пострадавшим все, чем могла поделиться, - железную кружку и 50 рублей. Увидела Гончаровых, только что вышедших из больницы, еще в синяках и ссадинах, поддерживающих друг друга, и сказала: "Я хочу помочь именно им".
Никаких материальных претензий к государству Гончаровы не имеют.
- После трагедии ценности меняются, - говорит Ольга. - Меня пугали: квартира в Митине! А мне тогда было все равно - хоть на Луне! Поначалу нам помогли, а потом мы и сами справились. Материальные вопросы здесь не главные. Конечно, если бы совсем ничего не дали, было бы обидно.
Судиться Гончаровы ни с кем не собирались и не собираются: есть другие дела. Но Ольга вдруг произносит:
- Может, и правы те, кто судятся. А мы по-другому воспитаны: как это можно у государства что-то требовать? Дали вам - и идите.
"Колотит от обиды, что надо ходить, что-то доказывать"
- Я считаю, что мы счастливые, - тихо и как будто смущенно произносит 54-летняя Любовь Куленичева. У нее на улице Гурьянова погибла мама, зато в живых остались сын с женой и внук. Никого из них в ту ночь не было дома, поэтому они не только не пострадали, но даже не видели взрыва. Узнав о случившемся, примчались мгновенно, сын Любови Федоровны успел даже до того, как выставили оцепление.
- Все было в красной пыли от кирпича, деревьев как будто не было, одни коряги какие-то, развалины дома - как живой муравейник, там спасатели копошатся, - вспоминает Любовь Федоровна.
Семье Куленичевой дали квартиру в Марьине - они захотели жить поближе к Печатникам. Квартиру брали первую, какую предложили.
- Нормальная городская квартира, - говорит Куленичева. - Сухо, чисто.
С квартирой вопрос решился быстро, а вот с денежными компенсациями получилось не так гладко, как хотелось бы. Нет, Куленичевой заплатили положенные 10 тысяч за погибшую маму, оплатили похороны, по 75 тысяч дали ей и сыну за имущество и еще 70 тысяч рублей и 1000 долларов выделили из благотворительного фонда префектуры. А вот сноха и внук в разрушенной квартире прописаны не были, поэтому им на обустройство быта денег не полагалось. Любовь Федоровна никак не могла с этим смириться и в течение полутора лет вела переписку с московскими властями, пытаясь добиться компенсации для остальных членов своей семьи. Переписка результата не принесла.
- Мы не первые пострадавшие и не последние, - говорит Куленичева. - Надо, наверное, принять закон и давать людям какой-то статус, чтобы они точно знали, на что могут рассчитывать. Я вот с вами говорю, а меня начинает колотить от обиды, что надо ходить, что-то доказывать...
"Норд-Ост" еще помнят, а нас совсем забыли"
- Я - изгой в нашем государстве! - возмущается 67-летняя Людмила Кнутова. - Я одна на старости лет осталась, и государству я не нужна!
После взрыва Людмиле Николаевне в 60 с хвостиком лет пришлось начать жизнь с нуля - как она говорит, "с покупки иголки и нитки". Она приехала с дачи и узнала, что у нее больше нет ни дома, ни семьи - под развалинами погибли муж Виктор и единственный сын Сергей, который чуть-чуть не дожил до своего 31-го дня рождения. Из имущества осталась только та одежда, что была на ней.
Через несколько дней Кнутовой дали новую квартиру в Митине - она сама туда захотела, подальше от района, напоминающего о трагедии. Квартира в новом доме по площади оказалась больше разрушенной, но жить в ней, по словам Людмилы Николаевны, было невозможно.
- Она разваливалась - везде щели, за ручку возьмешься - отваливается, линолеум бугристый, ванная - голая кабина, даже плитки не было, - вспоминает Кнутова. Пришлось ей самой с помощью добрых людей делать косметический ремонт.
Список претензий Кнутовой к государству длинен.
- Государство все для нас должно было сделать! Я осталась одна, в чем была, - повторяет Людмила Николаевна. - Почему пострадавшим на Гурьянова дали гроши? Мы обижены на наше государство.
Кнутова считает "гурьяновцев" и "каширцев" едва ли не самыми забытыми жертвами терактов.
- "Норд-Ост" еще как-то помнят, - говорит Кнутова, - а нас совсем забыли.
Обиду усугубил Беслан: с теми пострадавшими, по мнению Кнутовой, государство обошлось гораздо более справедливо.
На похороны мужа Людмила Николаевна получила 10 тысяч рублей, "фанерный гроб, обитый синим", ритуальную машину и венок. А за сына не получила ничего. Вероятно, из-за того, что тела его так и не нашли. Была ли проведена генетическая экспертиза "ничьих" останков - она не знает. По крайней мере, никаких официальных бумаг о том, что останков ее сына среди 97 неопознанных фрагментов тел нет, она не получала.
Когда был жив Сергей, Кнутовы не бедствовали. У Сергея был свой бизнес. Теперь Людмила Николаевна живет на пенсию по старости и потере кормильца. За пенсию по потере кормильца пришлось судиться несколько месяцев. Помимо ежемесячных выплат, она отсудила у государства долг по этой самой пенсии за три года - 173 тысячи рублей.
- Вы обязательно напишите, что эти деньги я высудила, а не просто так получила, - просит Людмила Николаевна.
Сейчас Кнутова подала в Тверской суд Москвы иск к московскому правительству с требованием оплатить ей установку и изготовление памятников. А потом она собирается подать еще один иск - о компенсации морального ущерба. С помощью адвоката Игоря Трунова она уже подавала аналогичный иск в Басманный суд Москвы. История наделала много шума, но закончилась ничем. Однако Кнутова не теряет надежды добиться справедливости "в другом суде".
Кнутова признается, что бороться за свои права ей помогает пример Тамары Горбылевой, у которой при взрыве погибли дочь, зять и внук.
- Если бы не Тамара Дмитриевна, я бы тоже махнула рукой, - говорит Кнутова. - Нас везде называют "представители с улицы Гурьянова", а мы никого не представляем, мы сами по себе.
Объединиться в общественную организацию наподобие "Норд-Оста" или "Матерей Беслана" у пострадавших "гурьяновцев" и "каширцев" не получилось.
- Мы с Кнутовой пытались объединить наших, - говорит Тамара Горбылева, - но все отказались, сказали, что хотят поскорее забыть об этом.
Горбылева считает, что пострадавшим от всех терактов надо создать единую организацию, а при правительстве России должен быть создан государственный фонд помощи им. На его счет спонсоры могли бы перечислять средства для пострадавших, а представители общественной организации следили бы за их распределением, чтобы не пропала ни одна копейка. Да и ходить к спонсорам с просьбами о помощи "объединенным пострадавшим" было бы проще, считает Горбылева. Сама она не готова возглавить такую организацию, но поможет тому, кто возьмется за ее создание.
"Почему я должна напоминать, что еще жива?"
Элеонору Антоновну Корж в Волгодонске знают как одну из наиболее пострадавших. Ей 63 года, всю жизнь проработала на АЭС. После теракта потеряла руку и глаз, ее лицо иссечено осколками стекла. Из больницы выписалась через полгода инвалидом I группы. Сначала ей зашивали тело, порезанное осколками. Потом ампутировали часть руки. Дважды вытаскивали стекла, оперировали глаза. Еще пять операций в Москве: пластика, стекла, протезирование, удаление глаза. Первое время помогал фонд помощи пострадавшим: деньги перечисляла вся Россия. Фонд исчерпался - помогать стало некому.
- У меня до сих пор стекла в глазах, - говорит Элеонора Антоновна. - Я писала бизнесменам, просила помочь. Прикладывала письма о необходимости операции, отправляла копии сберкнижки, никто не отозвался... Горздрав обещал оставить для меня средства, теперь у них нет денег. Протез руки сделали килограммов на десять, а остальная часть руки до сих пор вся в осколках, болит. Прошу косметический протез - говорят: дорого. Меня убивает черствость, холодность людей. Почему я должна пробиваться в кабинеты и напоминать, что я еще жива? Почему я должна искать деньги за то, что меня изуродовали?
Элеоноре Антоновне можно вернуть лицо, были бы деньги. На пластику лица нужно 60 тысяч рублей. Она перенесла уже десять операций, но готова терпеть еще. Последнюю операцию делали в 2003 году. Из-за переживаний у нее начала отслаиваться сетчатка глаза. Нужна лазерная операция. Элеонора Антоновна ждет.
Квартира Элеоноры Антоновны оказалась в эпицентре взрыва. В новой вскоре полопались рамы, отклеились обои.
- Я не прошу помощи, бесполезно. Везде говорят: "Да вас уже забыли давно!" Постоянная депрессия, разочарование. Меня обижает, что мы никому не нужны. У дочери с зятем по три-четыре месяца нет зарплаты. Платят то три тысячи, то две. Как-то дали пять, вот тут я отдохнула... Сын не может найти работу: все по больницам со мной. Кушаем скромно, месяцами мяса не видим. Я растерялась, когда столкнулась с нуждой. Все знают, что мне нужны операции, но пока не позвоню, никто и не вспомнит. Мне плохо морально, физически, материально.
Элеонора Антоновна рада, что вся ее семья жива. Почему не объединились с другими? Не до того было.
- У дочери грудной ребенок был на руках, она была ранена, и жить было негде. А потом жизнь пошла своим чередом... Еще я столкнулась с тем, что каждый почему-то выбрал не позицию объединения. Каждый старался добыть средства себе. Даже не говорили людям, где можно попросить. Те, кто был тяжело ранен, остались в глубокой нужде.
"Прописали только через суд"
Ирине Полянской 51 год. Шесть лет назад она вместе с тремя детьми и 70-летней мамой оказалась под руинами собственного дома. Они все остались живы. Сейчас ее старшему сыну Дмитрию 23 года, Андрею - 18, дочери Татьяне - 14 лет.
- Мы жили на первом этаже в 4-комнатной квартире, - вспоминает Ирина. - Все были дома. Взрыва не слышали. Не знаю, каким чудом остались живы. У всех ушибы головного мозга. Дочь теперь инвалид детства. Я - инвалид II группы. Дети стали хуже учиться, девочка все время по больницам. Не то чтобы жизнь круто изменилась - мы в другом измерении. Я руководила общественной организацией "За спасение детей России", были здоровье и цель в жизни. Осталась - борьба за восстановление прав.
Ирина Полянская не работает, ее семья бедствует. Живут на пенсии по инвалидности - ее и дочери. Сыновья стараются подработать где можно. Ирина до сих пор вспоминает утро, когда они потеряли все:
- Взрывной волной меня выбросило из квартиры. Очнулась под балконом. Рассвет, как в дымке, в пыли. Люди раздетые, в крови. Ищу в толпе детей, дети ищут меня. Старший сын думал, что я под бетонной плитой, и вернулся в дом. Потом кто-то сказал, что газ сейчас взорвется, и я кричу - а голоса нет. Несли трупы, складывали около нас. Дом горел, вокруг оцепление. На деревьях - вещи, колеса. Люди из соседних домов принесли одежду, и мы искали документы в руинах. Потом стали подъезжать "скорые", увозить людей. Пол в больнице был весь в крови. Нас перевязали, и мы вернулись искать.
Вечером подруга увезла Ирину в травмпункт. Там поставили диагноз: компрессионный перелом позвоночника, перелом ноги. Потом Ирина три месяца провела в больнице, а дети с бабушкой жили в гостинице.
- Дом восстановили, сделали капитальный ремонт, но нашу квартиру распределили другим. Сказали, что она потеряла свою цену. Квартиру нам дали в общежитии. Линолеум разошелся, полгода не было газа... Прописали только через суд. И только после разговора с заместителем полпреда президента в Южном округе в 2004 году сделали ремонт.
Вместе с четырьмя другими семьями из Волгодонска Полянские подали иск в Страсбургский суд, требуя возмещения морального ущерба. Ирина возмущена действиями российской фемиды и удивлена, почему к ним не присоединились другие пострадавшие. Поводом к иску стало решение Мосгорсуда, который постановил взыскать по 200 тысяч рублей в пользу каждого пострадавшего с двух осужденных террористов - Декушева и Крымшанхалова (они приговорены пожизненно, не работают и имущества не имеют). В итоге когда родственник одного из террористов перевел ему в тюрьму тысячу рублей, эти деньги арестовали и разделили на всех пострадавших.
Вышло по 17 рублей.
У русских так: Бог дал, Бог взял. На Кавказе по-другому
Вопрос о том, почему в Москве и Волгодонске не возникло такое общественно-политическое явление, как "Матери Беслана", не была создана подобная организация пострадавших от взрывов жилых домов, мы задали экспертам - психологам и политологам. Ответы получили разные, но они скорее дополняют, чем противоречат друг другу. Психолог Александр Асмолов считает, что для осетин (и ряда других этнических групп) детоцентризм - характерная черта культуры: "Когда мы имеем дело с массовым детоубийством, как это было в Беслане, фигура матери встает во весь рост, и возникает такое объединение". Москва же - город интернациональный, и в крупных мегаполисах детоцентризм может существовать лишь в отдельных семьях, но о нем нельзя говорить как об общей тенденции. Психолог Дмитрий Леонтьев называет иную причину: "Те, кто уцелел, получили квартиры в разных концах города, да и до трагедии скорее всего, как это часто бывает в Москве, люди, жившие в одном доме, друг друга не знали". По мнению Леонтьева, это существенное отличие от Беслана - небольшого города.
Политолог Валерий Хомяков с оценкой Леонтьева согласен: "Их всех расселили. И Москва вообще тяжело объединяется, мы могли наблюдать такие явления только в ситуациях, когда дело доходит до гражданской войны, - в 1991 или 1993 году". А вот политолог Дмитрий Орешкин считает, что в этом деле ясно просматривается разница в отношении русских и кавказцев к власти:
- Разные традиции существуют. Русская традиция до определенного момента ("до бунта бессмысленного и беспощадного") для власти очень комфортна. У русских отношение к власти почти сакральное. В сталинскую эпоху население просто не могло себе представить, что власть сошла с ума. А кавказцы, как пишет Солженицын, отстреливались от НКВД, было множество локальных восстаний, о которых мы не знаем. Но за пределами Кавказа все было по-другому. И остается так же. Даже у тех, кто критикует сегодня президента, в подсознании сакральное отношение к власти - просто зеркальное отражение. Ведь не может президент быть виноват во всем! Это просто человек. Торговаться с властью по-западному мы не научились. Вести себя как кавказцы не можем. Поэтому москвичи просто умылись слезами и отошли в сторону. У русских так: Бог дал, Бог взял, а от нас ничего не зависит. На Кавказе - по-другому.
"Хотелось домой, а дома-то нет"
34-летняя Ольга Гончарова делит жизнь своей семьи на "ту" и "эту" - до взрыва и после.
- Это история той нашей жизни, счастливой, - листает она коричневый фотоальбом. Этот фотоальбом вместе с другими фотографиями и частью семейных документов вытащили из-под развалин дома.
На фотографиях из "той" жизни - сын Гончаровых Павлик двух с половиной лет и 62-летняя мама Ольги Валентина Федоровна. Они погибли во время взрыва. В память о Валентине Федоровне Гончаровым остались найденные на развалинах столовые приборы. Там же был найден в целости и сохранности огромный плюшевый медведь - любимая игрушка Павлика. Но медведя Гончаровы не забрали - видеть его каждый день им было бы слишком тяжело.
- Вот отсюда мы летели, с 9-го этажа, - показывает Ольга фотографию уже из "другой" жизни - дом № 19 на улице Гурьянова с провалом на месте двух подъездов. Ольга и ее муж Николай "отделались" рваными ранами и ушибами. Чудом обошлось даже без переломов.
- Год нам было очень тяжело, - вспоминает Ольга. - А потом все организовалось, на работу вышли, втянулись. В декабре 2001 года родилась дочка Настя - и пустота исчезла, стало ради кого жить.
Гончаровых переселили в Митино. Ольга признается, что поначалу очень тянуло в Печатники - домой.
- А дома-то нет - и это было самое страшное. Сейчас уже привыкли. Правда, никуда не деться от мыслей: была бы мама жива - помогала бы с Настей, а Павлику было бы уже 8 лет - в школу бы ходил.
О тех сентябрьских событиях Ольга вспоминает с мокрыми глазами, но утверждает, что им удалось вернуться к нормальной жизни. Гончаровы говорят, что их очень поддержали - родственники, знакомые и совсем чужие люди. Они рассказывают о бабушке, которая принесла в центр помощи пострадавшим все, чем могла поделиться, - железную кружку и 50 рублей. Увидела Гончаровых, только что вышедших из больницы, еще в синяках и ссадинах, поддерживающих друг друга, и сказала: "Я хочу помочь именно им".
Никаких материальных претензий к государству Гончаровы не имеют.
- После трагедии ценности меняются, - говорит Ольга. - Меня пугали: квартира в Митине! А мне тогда было все равно - хоть на Луне! Поначалу нам помогли, а потом мы и сами справились. Материальные вопросы здесь не главные. Конечно, если бы совсем ничего не дали, было бы обидно.
Судиться Гончаровы ни с кем не собирались и не собираются: есть другие дела. Но Ольга вдруг произносит:
- Может, и правы те, кто судятся. А мы по-другому воспитаны: как это можно у государства что-то требовать? Дали вам - и идите.
"Колотит от обиды, что надо ходить, что-то доказывать"
- Я считаю, что мы счастливые, - тихо и как будто смущенно произносит 54-летняя Любовь Куленичева. У нее на улице Гурьянова погибла мама, зато в живых остались сын с женой и внук. Никого из них в ту ночь не было дома, поэтому они не только не пострадали, но даже не видели взрыва. Узнав о случившемся, примчались мгновенно, сын Любови Федоровны успел даже до того, как выставили оцепление.
- Все было в красной пыли от кирпича, деревьев как будто не было, одни коряги какие-то, развалины дома - как живой муравейник, там спасатели копошатся, - вспоминает Любовь Федоровна.
Семье Куленичевой дали квартиру в Марьине - они захотели жить поближе к Печатникам. Квартиру брали первую, какую предложили.
- Нормальная городская квартира, - говорит Куленичева. - Сухо, чисто.
С квартирой вопрос решился быстро, а вот с денежными компенсациями получилось не так гладко, как хотелось бы. Нет, Куленичевой заплатили положенные 10 тысяч за погибшую маму, оплатили похороны, по 75 тысяч дали ей и сыну за имущество и еще 70 тысяч рублей и 1000 долларов выделили из благотворительного фонда префектуры. А вот сноха и внук в разрушенной квартире прописаны не были, поэтому им на обустройство быта денег не полагалось. Любовь Федоровна никак не могла с этим смириться и в течение полутора лет вела переписку с московскими властями, пытаясь добиться компенсации для остальных членов своей семьи. Переписка результата не принесла.
- Мы не первые пострадавшие и не последние, - говорит Куленичева. - Надо, наверное, принять закон и давать людям какой-то статус, чтобы они точно знали, на что могут рассчитывать. Я вот с вами говорю, а меня начинает колотить от обиды, что надо ходить, что-то доказывать...
"Норд-Ост" еще помнят, а нас совсем забыли"
- Я - изгой в нашем государстве! - возмущается 67-летняя Людмила Кнутова. - Я одна на старости лет осталась, и государству я не нужна!
После взрыва Людмиле Николаевне в 60 с хвостиком лет пришлось начать жизнь с нуля - как она говорит, "с покупки иголки и нитки". Она приехала с дачи и узнала, что у нее больше нет ни дома, ни семьи - под развалинами погибли муж Виктор и единственный сын Сергей, который чуть-чуть не дожил до своего 31-го дня рождения. Из имущества осталась только та одежда, что была на ней.
Через несколько дней Кнутовой дали новую квартиру в Митине - она сама туда захотела, подальше от района, напоминающего о трагедии. Квартира в новом доме по площади оказалась больше разрушенной, но жить в ней, по словам Людмилы Николаевны, было невозможно.
- Она разваливалась - везде щели, за ручку возьмешься - отваливается, линолеум бугристый, ванная - голая кабина, даже плитки не было, - вспоминает Кнутова. Пришлось ей самой с помощью добрых людей делать косметический ремонт.
Список претензий Кнутовой к государству длинен.
- Государство все для нас должно было сделать! Я осталась одна, в чем была, - повторяет Людмила Николаевна. - Почему пострадавшим на Гурьянова дали гроши? Мы обижены на наше государство.
Кнутова считает "гурьяновцев" и "каширцев" едва ли не самыми забытыми жертвами терактов.
- "Норд-Ост" еще как-то помнят, - говорит Кнутова, - а нас совсем забыли.
Обиду усугубил Беслан: с теми пострадавшими, по мнению Кнутовой, государство обошлось гораздо более справедливо.
На похороны мужа Людмила Николаевна получила 10 тысяч рублей, "фанерный гроб, обитый синим", ритуальную машину и венок. А за сына не получила ничего. Вероятно, из-за того, что тела его так и не нашли. Была ли проведена генетическая экспертиза "ничьих" останков - она не знает. По крайней мере, никаких официальных бумаг о том, что останков ее сына среди 97 неопознанных фрагментов тел нет, она не получала.
Когда был жив Сергей, Кнутовы не бедствовали. У Сергея был свой бизнес. Теперь Людмила Николаевна живет на пенсию по старости и потере кормильца. За пенсию по потере кормильца пришлось судиться несколько месяцев. Помимо ежемесячных выплат, она отсудила у государства долг по этой самой пенсии за три года - 173 тысячи рублей.
- Вы обязательно напишите, что эти деньги я высудила, а не просто так получила, - просит Людмила Николаевна.
Сейчас Кнутова подала в Тверской суд Москвы иск к московскому правительству с требованием оплатить ей установку и изготовление памятников. А потом она собирается подать еще один иск - о компенсации морального ущерба. С помощью адвоката Игоря Трунова она уже подавала аналогичный иск в Басманный суд Москвы. История наделала много шума, но закончилась ничем. Однако Кнутова не теряет надежды добиться справедливости "в другом суде".
Кнутова признается, что бороться за свои права ей помогает пример Тамары Горбылевой, у которой при взрыве погибли дочь, зять и внук.
- Если бы не Тамара Дмитриевна, я бы тоже махнула рукой, - говорит Кнутова. - Нас везде называют "представители с улицы Гурьянова", а мы никого не представляем, мы сами по себе.
Объединиться в общественную организацию наподобие "Норд-Оста" или "Матерей Беслана" у пострадавших "гурьяновцев" и "каширцев" не получилось.
- Мы с Кнутовой пытались объединить наших, - говорит Тамара Горбылева, - но все отказались, сказали, что хотят поскорее забыть об этом.
Горбылева считает, что пострадавшим от всех терактов надо создать единую организацию, а при правительстве России должен быть создан государственный фонд помощи им. На его счет спонсоры могли бы перечислять средства для пострадавших, а представители общественной организации следили бы за их распределением, чтобы не пропала ни одна копейка. Да и ходить к спонсорам с просьбами о помощи "объединенным пострадавшим" было бы проще, считает Горбылева. Сама она не готова возглавить такую организацию, но поможет тому, кто возьмется за ее создание.
"Почему я должна напоминать, что еще жива?"
Элеонору Антоновну Корж в Волгодонске знают как одну из наиболее пострадавших. Ей 63 года, всю жизнь проработала на АЭС. После теракта потеряла руку и глаз, ее лицо иссечено осколками стекла. Из больницы выписалась через полгода инвалидом I группы. Сначала ей зашивали тело, порезанное осколками. Потом ампутировали часть руки. Дважды вытаскивали стекла, оперировали глаза. Еще пять операций в Москве: пластика, стекла, протезирование, удаление глаза. Первое время помогал фонд помощи пострадавшим: деньги перечисляла вся Россия. Фонд исчерпался - помогать стало некому.
- У меня до сих пор стекла в глазах, - говорит Элеонора Антоновна. - Я писала бизнесменам, просила помочь. Прикладывала письма о необходимости операции, отправляла копии сберкнижки, никто не отозвался... Горздрав обещал оставить для меня средства, теперь у них нет денег. Протез руки сделали килограммов на десять, а остальная часть руки до сих пор вся в осколках, болит. Прошу косметический протез - говорят: дорого. Меня убивает черствость, холодность людей. Почему я должна пробиваться в кабинеты и напоминать, что я еще жива? Почему я должна искать деньги за то, что меня изуродовали?
Элеоноре Антоновне можно вернуть лицо, были бы деньги. На пластику лица нужно 60 тысяч рублей. Она перенесла уже десять операций, но готова терпеть еще. Последнюю операцию делали в 2003 году. Из-за переживаний у нее начала отслаиваться сетчатка глаза. Нужна лазерная операция. Элеонора Антоновна ждет.
Квартира Элеоноры Антоновны оказалась в эпицентре взрыва. В новой вскоре полопались рамы, отклеились обои.
- Я не прошу помощи, бесполезно. Везде говорят: "Да вас уже забыли давно!" Постоянная депрессия, разочарование. Меня обижает, что мы никому не нужны. У дочери с зятем по три-четыре месяца нет зарплаты. Платят то три тысячи, то две. Как-то дали пять, вот тут я отдохнула... Сын не может найти работу: все по больницам со мной. Кушаем скромно, месяцами мяса не видим. Я растерялась, когда столкнулась с нуждой. Все знают, что мне нужны операции, но пока не позвоню, никто и не вспомнит. Мне плохо морально, физически, материально.
Элеонора Антоновна рада, что вся ее семья жива. Почему не объединились с другими? Не до того было.
- У дочери грудной ребенок был на руках, она была ранена, и жить было негде. А потом жизнь пошла своим чередом... Еще я столкнулась с тем, что каждый почему-то выбрал не позицию объединения. Каждый старался добыть средства себе. Даже не говорили людям, где можно попросить. Те, кто был тяжело ранен, остались в глубокой нужде.
"Прописали только через суд"
Ирине Полянской 51 год. Шесть лет назад она вместе с тремя детьми и 70-летней мамой оказалась под руинами собственного дома. Они все остались живы. Сейчас ее старшему сыну Дмитрию 23 года, Андрею - 18, дочери Татьяне - 14 лет.
- Мы жили на первом этаже в 4-комнатной квартире, - вспоминает Ирина. - Все были дома. Взрыва не слышали. Не знаю, каким чудом остались живы. У всех ушибы головного мозга. Дочь теперь инвалид детства. Я - инвалид II группы. Дети стали хуже учиться, девочка все время по больницам. Не то чтобы жизнь круто изменилась - мы в другом измерении. Я руководила общественной организацией "За спасение детей России", были здоровье и цель в жизни. Осталась - борьба за восстановление прав.
Ирина Полянская не работает, ее семья бедствует. Живут на пенсии по инвалидности - ее и дочери. Сыновья стараются подработать где можно. Ирина до сих пор вспоминает утро, когда они потеряли все:
- Взрывной волной меня выбросило из квартиры. Очнулась под балконом. Рассвет, как в дымке, в пыли. Люди раздетые, в крови. Ищу в толпе детей, дети ищут меня. Старший сын думал, что я под бетонной плитой, и вернулся в дом. Потом кто-то сказал, что газ сейчас взорвется, и я кричу - а голоса нет. Несли трупы, складывали около нас. Дом горел, вокруг оцепление. На деревьях - вещи, колеса. Люди из соседних домов принесли одежду, и мы искали документы в руинах. Потом стали подъезжать "скорые", увозить людей. Пол в больнице был весь в крови. Нас перевязали, и мы вернулись искать.
Вечером подруга увезла Ирину в травмпункт. Там поставили диагноз: компрессионный перелом позвоночника, перелом ноги. Потом Ирина три месяца провела в больнице, а дети с бабушкой жили в гостинице.
- Дом восстановили, сделали капитальный ремонт, но нашу квартиру распределили другим. Сказали, что она потеряла свою цену. Квартиру нам дали в общежитии. Линолеум разошелся, полгода не было газа... Прописали только через суд. И только после разговора с заместителем полпреда президента в Южном округе в 2004 году сделали ремонт.
Вместе с четырьмя другими семьями из Волгодонска Полянские подали иск в Страсбургский суд, требуя возмещения морального ущерба. Ирина возмущена действиями российской фемиды и удивлена, почему к ним не присоединились другие пострадавшие. Поводом к иску стало решение Мосгорсуда, который постановил взыскать по 200 тысяч рублей в пользу каждого пострадавшего с двух осужденных террористов - Декушева и Крымшанхалова (они приговорены пожизненно, не работают и имущества не имеют). В итоге когда родственник одного из террористов перевел ему в тюрьму тысячу рублей, эти деньги арестовали и разделили на всех пострадавших.
Вышло по 17 рублей.
У русских так: Бог дал, Бог взял. На Кавказе по-другому
Вопрос о том, почему в Москве и Волгодонске не возникло такое общественно-политическое явление, как "Матери Беслана", не была создана подобная организация пострадавших от взрывов жилых домов, мы задали экспертам - психологам и политологам. Ответы получили разные, но они скорее дополняют, чем противоречат друг другу. Психолог Александр Асмолов считает, что для осетин (и ряда других этнических групп) детоцентризм - характерная черта культуры: "Когда мы имеем дело с массовым детоубийством, как это было в Беслане, фигура матери встает во весь рост, и возникает такое объединение". Москва же - город интернациональный, и в крупных мегаполисах детоцентризм может существовать лишь в отдельных семьях, но о нем нельзя говорить как об общей тенденции. Психолог Дмитрий Леонтьев называет иную причину: "Те, кто уцелел, получили квартиры в разных концах города, да и до трагедии скорее всего, как это часто бывает в Москве, люди, жившие в одном доме, друг друга не знали". По мнению Леонтьева, это существенное отличие от Беслана - небольшого города.
Политолог Валерий Хомяков с оценкой Леонтьева согласен: "Их всех расселили. И Москва вообще тяжело объединяется, мы могли наблюдать такие явления только в ситуациях, когда дело доходит до гражданской войны, - в 1991 или 1993 году". А вот политолог Дмитрий Орешкин считает, что в этом деле ясно просматривается разница в отношении русских и кавказцев к власти:
- Разные традиции существуют. Русская традиция до определенного момента ("до бунта бессмысленного и беспощадного") для власти очень комфортна. У русских отношение к власти почти сакральное. В сталинскую эпоху население просто не могло себе представить, что власть сошла с ума. А кавказцы, как пишет Солженицын, отстреливались от НКВД, было множество локальных восстаний, о которых мы не знаем. Но за пределами Кавказа все было по-другому. И остается так же. Даже у тех, кто критикует сегодня президента, в подсознании сакральное отношение к власти - просто зеркальное отражение. Ведь не может президент быть виноват во всем! Это просто человек. Торговаться с властью по-западному мы не научились. Вести себя как кавказцы не можем. Поэтому москвичи просто умылись слезами и отошли в сторону. У русских так: Бог дал, Бог взял, а от нас ничего не зависит. На Кавказе - по-другому.
Читайте также
Комментарии
Поделиться:
Прямой эфир
Подпишитесь и получайте новости первыми
