Кристина ВАЙС: "Мы не можем признать российский Закон о перемещенных культурных ценностях"

В Историческом музее откроется выставка "Москва-Берлин, 1950-2000". Ее откроют Владимир Путин и Герхард Шредер. На вернисаж в Москву приезжает и немецкий министр по делам культуры и СМИ Кристина ВАЙС. Перед отъездом она дала эксклюзивное интервью обозревателю "Известий" Николаю МОЛОКУ. - Вы приезжаете на открытие выставки "Москва-Берлин". Когда она была показана в Берлине, ее посетило всего несколько десятков тысяч человек, что, насколько мне известно, самый низкий показатель за всю историю Мартин-Гропиус-Бау. Чем вы можете объяснить такой, строго говоря, провал выставки? - Ну я не берусь оценивать эту цифру и говорить об успехе или провале выставки. Хочу лишь сказать, что такого рода проекты мы не ставим в прямую зависимость от числа посетителей. Что эта выставка будет, скажем так, непростой, мы знали заранее: ведь речь идет о последних 50 годах. А искусство этой эпохи - это не то искусство, которое автоматически поднимает на ноги и заставляет бежать в выставочные залы толпу поклонников. Кроме того, интеллектуальная планка этой выставки была установлена на очень высоком уровне. Эта выставка сталкивает зрителя с произведением, требует не безучастного созерцания, но активной работы. Кроме того, реакция нашей прессы была, к сожалению, не самой благополучной. Но я еще раз повторяю: мы стараемся оценивать такие выставки, как "Москва-Берлин", не по числу посетителей. - Вместе с тем первая часть "Москвы-Берлина" пользовалась огромным успехом - 300 тысяч посетителей. Возможно, потому что в Германии (как, вероятно, и везде в мире) огромен интерес к русскому авангарду? Вот недавно у вас в Берлине, в Музее Гуггенхайма, была выставка Малевича. Вы, насколько мне известно, специалист по русскому авангарду: почему авангард так интересен и важен для немцев? - Русский авангард создал величайшие "иконы" искусства XX века. Не только в живописи, но и в культуре в целом. Русский авангард символизирует ту часть XX столетия, когда еще существовала Единая Художественная Европа. Русский авангард и сегодня знаком каждому. Это миф. Это визуальные образы, вызывающие у каждого эффект узнавания, вошедшие в коллективное сознание. И когда появляется возможность своими глазами увидеть этот миф в реальности - понятно, что это хотят сделать очень, очень многие. Что касается меня, то центральной темой моей искусствоведческой работы было то, что принято обозначать термином "конкретное искусство". А переход от абстракции к конкретному искусству произошел именно в русском авангарде - у Малевича. То есть начал этот переход Кандинский, а завершен он был в больших - "иконных" - работах Малевича: смысл этого перехода в том, чтобы не изображать абстракцию, а сделать предметом искусства сами изобразительные средства - цвет, форму, линию. Кстати, несколько лет назад в Гамбурге состоялась замечательная выставка русского авангарда, на которой были представлены не только живопись и скульптура, но и дизайн. Увидеть весь этот комплекс, увидеть известные работы в контексте их времени было для нас невероятно интересно. - Возвращаясь к нынешней "Москве-Берлину" - возможно, сама идея отсечь вторую половину столетия от первой была ошибочной? - Двадцатое столетие распадается на две половины - как с политической точки зрения, так и с точки зрения искусства. Первая половина века - это время общего искусства, время общих целей и идей, артикулированных по всей "старой Европе". И время, когда это единство воспринималось как сама собой разумеющаяся вещь. Во второй половине века мы имеем "железный занавес" и два полностью различных процесса развития. Это время отчуждения, в которое, однако, именно искусству удавалось "наводить мосты" вопреки политической ситуации. Уже в силу этой специфики выставка, рассказывающая о второй половине века, непроста для восприятия - собственно, такой она и должна быть. - В Москве вы наверняка будете говорить с вашими российскими коллегами о проблемах реституции, в частности о Балдинской коллекции. В Москве до сих пор идут споры о том, чья эта коллекция - многие сомневаются в том, что бременский музей имеет на нее права. Какова ваша позиция, и какая сейчас ситуация с этой коллекцией и с проблемой реституции в целом? - Мы прекрасно сознаем болезненность этой темы, и в наших переговорах с господином Швыдким мы неизменно старались обходиться с этим вопросом с повышенной осторожностью. Проблема трофейного искусства - это весьма специфическая проблема, разрешение которой возможно только с помощью большого дипломатического такта. Но очевидно и то, что наши сугубо юридические взгляды на эту проблему расходятся: российский Закон о перемещенных культурных ценностях не соответствует нормам международного права. У немецкой стороны существует четко очерченная юридическая позиция, основывающаяся на международно-правовых нормах. Несмотря на это противоречие, мы будем и дальше с большой осторожностью вести переговоры. Но особенно проблематичными для наших отношений я считаю вопросы, не связанные с "трофейным искусством" как таковым. Это касается, скажем, пресловутой Балдинской коллекции - то есть предметов искусства, которые были привезены в Россию в частном порядке. То же касается и прекрасного полотна Рубенса "Тарквиний и Лукреция", которое в настоящий момент, насколько мне известно, хранится в прокуратуре в Москве. Балдинская коллекция - это коллекция, которую русский офицер Виктор Балдин привез в Россию после окончания Второй мировой войны с намерением потом вернуть эту коллекцию владельцам, Художественному музею города Бремена. Мы долго вели переговоры о возвращении этой коллекции, мы подписали соответствующие документы. И если российская сторона не может сейчас обеспечить соблюдение этих договоренностей, это является серьезной проблемой и для Германии, и для города Бремена. Я продолжаю надеяться, что обещание российской стороны о возвращении этой коллекции, данное в письменном виде, будет сдержано. Ведь Балдинская коллекция играет настолько большую и особую роль, что ее следует вернуть хотя бы в качестве ......жеста. И это следует сделать до того, как мы перейдем к обсуждению других вопросов. Существует целый ряд других конкретных случаев, официально не имеющих отношения к Закону о перемещенных ценностях. Нам необходимы пусть небольшие шаги, которые дадут понять, что в этой сфере должно быть налажено динамичное и хорошо функционирующее сотрудничество. Мы не можем изменить российский Закон о перемещенных культурных ценностях, но мы и не можем его признать. Поэтому мы должны сразу вынести за скобки весь комплекс вопросов, непосредственно касающихся этого закона, - здесь у нас нет ни юридической, ни дипломатической возможности вести диалог. Но нам следует в добром сотрудничестве решать все остальные вопросы, не подпадающие под этот Закон, как это и подобает находящимся в дружественных отношениях государствам. - И все же такие отдельные случаи, не подпадающие под Закон о перемещенных культурных ценностях, являются исключениями. Не требует ли ситуация в целом некоего принципиального решения? - Всеобъемлющее решение, конечно, было бы весьма желательным и соответствовало бы германо-российскому соглашению о культурном сотрудничестве 1992 года, в котором сказано: "Стороны согласны в том, что утерянные или перемещенные в противоправном порядке культурные ценности, находящиеся на их территориях, должны быть возвращены законным владельцам или их наследникам". Однако я готова вести переговоры по каждому конкретному случаю. Германская сторона весьма далека от того, чтобы предъявлять какие бы то ни было завышенные требования. Но мне хотелось бы, чтобы мы остались в состоянии интенсивного и доброжелательного диалога и чтобы за рамками внимания не оказывалось и то, что уже сделано со стороны Германии. Я думаю, что именно в случае Балдинской коллекции и полотна Рубенса у нас есть возможности прийти к единству мнений. Аналогичным "единичным случаем" является и проблема архивов, принадлежавшим еврейским общинам и частным лицам, скажем, архив семьи Вальтера Ратенау. Я думаю, что нам следует снова начать переговоры по этим вопросам - с надеждой на их положительный исход. А что касается "компенсационных сделок", то их надо во что бы то ни стало избегать. - То есть никакие "ты мне - я тебе" и никаких компенсаций? - Я считаю совершенно правильным, что при помощи Германии восстанавливаются уничтоженные или разрушенные предметы и здания - как это, скажем, произошло с церковью Успения Богородицы на Волотовом поле в Новгороде, или Янтарной комнаты в Царском Селе, или реставрации других объектов в Петербурге - в качестве подарка к юбилею города. Мне очень важно, что мы активными конкретными действиями пытаемся что-то исправить и загладить. Но мне бы хотелось, чтобы наши переговоры шли независимо от каких бы то ни было "встречных усилий". Это противоречило бы уже упомянутому Соглашению. - У нас сейчас проходит реформа Министерства культуры. Ваш бывший коллега господин Швыдкой теперь возглавил Федеральное агентство по искусству и кинематографии. Насколько мне известно, в Германии нет федерального Министерства культуры: вы - министр без министерства. Что должен делать министр - руководить, управлять или давать деньги, оставляя за местными чиновниками или кураторами свободу выбора культурной политики? - Германия, как вы знаете, это страна с ярко выраженным федеративным принципом устройства. И культурная политика является у нас делом отдельных земель. До 1998 года в Германии вообще не было какой бы то ни было центральной структуры, занимающейся культурной политикой. С 1998 года ситуация усложнилась: было создано федеральное Ведомство по вопросам культуры и пост государственного министра в кабинете федерального канцлера. То есть министр находится в прямой связи с канцлером, обладая при этом полной свободой действий. Большего сегодня, в ситуации, когда в Германии настаивают на принципах федерализма, сделать нельзя. Возможно, так оно и лучше: впервые сама тема культурной политики стала рассматриваться как одна из центрально-политических. Причем центральное культурное ведомство стало не просто одной из федеральных структур, а получило прописку в самом центре власти - при канцлере. В наши задачи не входит ограничение власти земель в области культурной политики. В конце концов, именно этой системе мы обязаны тем богатством и разнообразием культурной жизни, которым обладает сегодня Германия. Но очень важно, чтобы центральная политика не оставляла в стороне культуру. У немецкой культурной политики должно быть свое лицо на европейском уровне, и это лицо должно ассоциироваться с определенным человеком, который отстаивает определенные позиции. И, конечно, очень важно, чтобы ход больших реформ сопровождался из некоего общего центра. В остальном же мы можем координировать и без того достаточно хорошо функционирующее сотрудничество между отдельными землями. И наконец, как и во всех государствах, одна из наших главных задач - это непрекращающаяся проповедь во имя культуры. Политики, особенно в кризисные времена, очень легко забывают "фактор культуры". Наша задача - регулярно обращать их внимание на то, что вообще-то культура - это то, с помощью чего декларирует себя ядро общества. - Благодаря вам в Германии был принят закон о поддержке национального кино. У нас сейчас тоже подъем национального кино - существует государственная программа поддержки, есть и частные инвесторы. Зачем в эпоху глобализма иметь национальное кино? - Кино - это средство самовыражения определенного социума в определенном месте. Кино передает человеческие проблемы в форме, доступной максимально широкому кругу. У нас существует система поддержки кино, которая исходит именно из этого. Разумеется, нет необходимости поддерживать мировое кино на глобальном уровне. Нам нужна (и тут я надеюсь на дальнейшее сотрудничество с господином Швыдким в его новом качестве) целевая поддержка европейского кино, которое в куда большей степени готово рассказывать истории конкретных людей в их конкретных сферах жизни, их ландшафтах и обществах. Независимо от того, является ли такой фильм конкурентоспособным на мировом рынке или нет. Хотя мне кажется, что именно кино, которое не отказывается от собственной истории и традиции, имеет шанс на мировой успех. - Выставка "Москва-Берлин" начинает второй год германо-российских культурных встреч. Чего нам ждать дальше? - В программе года будут и так называемые хайлайты, и множество более мелких событий, которые пройдут по всей стране. Я и господин Швыдкой договорились о том, что в Москве и Петербурге состоится несколько ярких крупных событий, но не менее важно, что год немецкой культуры будет экспортирован из столиц в провинцию. В рамках "Сибирской осени" и "Волжской весны" в крупнейших городах Сибири и Поволжья будет представлена современная культура Германии - будь ли то литература, кино или танец. В Москве будет показан "Летучий голландец" Рихарда Вагнера - копродукция Баварской государственной оперы и Большого театра, а Берлинский Радио-Симфонический оркестр исполнит кантату Прокофьева "Александр Невский", основывающуюся на музыке к одноименному фильму Сергея Эйзенштейна. Для продолжения нашего диалога особенно важен и большой переводческий проект, реализованный при поддержке фонда "С. Фишер": в рамках этого проекта на русский язык были переведены сочинения современных немецких авторов. Они будут представлены российской читающей публике в рамках Московской книжной ярмарки, как российские авторы были представлены в прошлом году в рамках книжной ярмарки во Франкфурте. Завершить культурные встречи мы планируем 4 декабря концертом "Ансамбля модерн" - с классикой, но не с так называемой большой классикой, а с классикой музыки нашего времени. Кристина ВАЙС родилась в рождественскую ночь 1953 года в городке Санкт-Ингберт в земле Саар, в семье, имеющей как немецкие, так и французские корни. Изучала сравнительное литературоведение, историю искусств и философию в университете Саарбрюккена, после защиты докторской диссертации в течение 10 лет занималась научно-исследовательской и преподавательской работой в университетской системе, о чем порой вспоминает как о самом счастливом периоде своей жизни. В 1987 году стала сотрудником редакции выходящего в Гамбурге художественного журнала "Арт", затем руководила городским литературным центром, в 1991 году была приглашена на должность сенатора по вопросам культуры - своего рода "министра культуры" вольного ганзейского города (именно таков административный статус Гамбурга). В течение последующих 10 лет не только полностью реформировала гамбургскую культурную жизнь, но и обрела репутацию одного из самых активных и решительных культурных менеджеров страны. Зарекомендовала себя, в частности, как последовательный сторонник всего современного и радикального в искусстве. По окончании "сенаторского десятилетия" собралась было вернуться к научной деятельности. Но в этот момент ее настигло предложение Герхарда Шредера занять пост государственного министра по вопросам культуры и СМИ Германии. До Кристины Вайс на этом посту, созданном лишь в 1998 году, сменилось двое мужчин - Михаэль Науман и Юлиан Нида-Рюмелин, выдержавшие каждый лишь примерно по два года министерства. Вступив в должность в октябре 2002 года, Кристина Вайс сумела реализовать ряд проектов, среди которых - принятие закона о поддержке национального кинематографа и реформа системы финансирования столичной культуры (что, в частности, спасло от закрытия одну из трех берлинских опер). Немецкая пресса признает за министром "бодрость духа, почти анархистское стремление ко всему неудобному и бесспорный интеллектуальный формат".