Перекресток истории и судьбы

"Иностранка" экспериментирует: сентябрьский номер журнала целиком посвящен швейцарской литературе, октябрьский задуман как номер бестселлеров. "Швейцарский перекресток" "Идти. Дороги диктуют - или как будто диктуют - путь, исчезая из виду", - выйти на "Швейцарский перекресток" предлагает сентябрьская "Иностранка". Так озаглавлен номер, посвященный современной литературе этой страны. "Идти дорогами, когда они уже почти неразличимы, когда вот-вот исчезнут из глаз; кое-где уже кажется, что шагаешь по углям, которые тем не менее не обжигают. И попутчиками в этих, пока еще освещенных солнцем местах - одни бабочки". Это "Самосев" - записные книжки Филиппа Жакоте в переводе с французского Бориса Дубина, где проза жизни оборачивается поэзией, а мысль вольно переносится с описания мягкого погожего дня на судьбу Варлама Шаламова: "Человек, избегнувший худшего, что может быть, нуждается в самых чистых словах". Небольшая по объему публикация, упрятанная во вторую тетрадку журнала, тем не менее знаковая. На дорогах частного, повседневного мира Жакоте - множество следов, оставленных людьми разных эпох и культур (от жившего в XII веке персидского поэта-суфия до Борхеса). А "Швейцарский перекресток", по мысли редакции, - литературная территория, где "отчетливо видны разнообразные веяния, окрашивающие собой интеллектуальную и художественную жизнь нашего времени". "Мы были здесь" Правда, каждый перекресток одновременно и распутье. И не все герои этого номера чувствуют себя здесь уверенно: "я выхожу/ вхожу/ не нахожу/ где это было" (Ильма Ракуза, стихи из книги "Love after Love", перевод с немецкого Елизаветы Соколовой). И, уж точно, они не верят в розовые сказочки о благодарной памяти потомков: "Судя по ходу времени, все более скорому,/ если вы и посмотрите в нашу сторону,/ с высоты ваших светлых времен, это будет похоже на то,/ как смотрят вниз на дорогу, не помня, что шли по ней, -/ вы нас не увидите за пеленой тумана./ Но мы были здесь..." (Фабио Пустерла, перевод с итальянского Евгения Солоновича). "Здесь были" авторы именитые и незнакомые до сих пор русскому читателю. Конечно, не обойдены вниманием Фриш и Дюрренматт, правда, они представлены не прозой, а перепиской. Два-три письма, в которых выплескиваются на поверхность непростые, мягко говоря, взаимоотношения классиков, интересны не только специалистам. Почти полномера отдано роману Адольфа Мушга "Счастье Зуттера" (перевод с немецкого Владимира Седельника). Что ж - живой классик. Начало - вполне детективное, с точными, как в протоколе, датами и зафиксированным временем происходящих событий: телефонные звонки в гулкой тишине квартиры, повторявшиеся в одно и то же время и умолкавшие, стоило поднести руку к трубке. "Звонить мог кто угодно, только не друг". Друзья знали, что после самоубийства жены Эмиль Зуттер, 66-летний отошедший от дел судебный репортер, к телефону не подходит... Развитие сюжета (и сюжета жизни героя) - по канонам психологического романа. Три основные "вешки": воспоминания о любви и семейном счастье, открывшаяся неверность жены и самоубийство Зуттера - ровно год спустя после ее смерти, на том же месте, тем же способом... И - поверх сюжета - характерная для Мушга максима: не кто иной, как сам человек, выстраивает и разрушает свою судьбу и каждому приходит "трудное время разобраться с собой". Настигающая память "Гюнтер Грасс читал в Цюрихе отрывки из своих новых произведений. Когда он прибыл в Клотен (международный аэропорт близ Цюриха. -Прим. пер.), чиновник заглянул в его паспорт, потом посмотрел на писателя сияющими глазами и сказал: "Значит, вы и есть Грасс!" (Петер Биксель, "Швейцария глазами швейцарца", перевод Анатолия Егоршева). Лучшего перехода к разговору о десятом номере "Иностранной литературы" нарочно не придумать, ибо открывает его новый (2002 года) роман того самого Гюнтера Грасса "Траектория краба" (перевод с немецкого Бориса Хлебникова). В центре - трагический эпизод Второй мировой войны: гибель немецкого морского лайнера "Вильгельм Густлофф", перевозившего беженцев и утопленного торпедой советской подводной лодки, командиром которой был Александр Маринеско. В начале 80-х "Новый мир" напечатал роман А. Крона "Капитан дальнего плавания", посвященный судьбе Маринеско. Публикация произвела эффект разорвавшейся бомбы. Обсуждение, полемика - многие месяцы. Спустя двадцать лет Грасс пишет немецкую версию этой истории. Роман не столько о прошлом, сколько о том, как, чем прорастает оно в сегодня. Роман беспощадный. Роман-скандал ("Траектория краба" стала главным событием Лейпцигской книжной ярмарки). История не отпускает: "Никогда этому не будет конца. Никогда". Похоже, "Иностранка" решила доказать, что современный роман жив. И делает это весьма убедительно, сведя в номере три замечательных образца одного и того жанра - романа-биографии. Немец Грасс, венгр Эстерхази, англичанин Акройд - каждого из этих имен было бы сверхдостаточно, чтобы говорить о номере как о нерядовом. Петер Эстерхази, известный своей иронической, постмодернистской, игровой прозой для высоколобых, написал некую вариацию классического семейного романа - на 700 страницах. О чем? Как признавался он сам (правда, по другому поводу) - "человек без свойств ищет собственную идентичность". Роман "Небесная гармония" разошелся в Венгрии за два года тиражом 100 тысяч экземпляров. "ИЛ" представляет вторую книгу романа в переводе В. Середы. Питер Акройд пишет "Биографию Лондона", оснащая ее множеством исторических деталей и географических подробностей. Он пишет биографию города, как живого существа, сотворца человеческих жизней. Акройд не дает ответов, он ставит вопросы: что такое этот город - Вселенная с собственными законами? состояние души? видение? И выискивать ответы на эти вопросы крайне интересно. И еще две красивые публикации нельзя обойти вниманием - испанские народные песни в переводе Анатолия Гелескула и переводы из Уильяма Дж. Смита, выполненные Григорием Кружковым - все с тем же ностальгически-биографическим мотивом: "Уплывем в тихий мир моей родины - в страну моих предков"... А что вы думаете об этом?