Холод и мрак зимы

Сюжет развивается в двух временах (середина семидесятых и годы нынешние) и в двух измерениях: пережитые двадцатилетним подающим надежды поэтом несчастливая любовь и неосознанное им тогда предательство своего кумира, их тень на судьбе героя-повествователя, сорокадевятилетнего литератора, надежды (прежде всего - собственные) не оправдавшего, - и отсвет другой судьбы, человека, затоптанного временем, но поэта состоявшегося и живого, личности. " < НРЗБ>" - проза поэта. Это не оценка, а попытка жанрового определения. Гандлевский реализовывает подаренную одному из героев идею рифмующегося романа. Рифмуются - отражаются друг в друге, обрастают двойниками и тезками - персонажи. Рифмуются начало и конец текста, юношеский сон о городе с каналами и явь поездки в Венецию. Даже столь невдохновляющее событие, как свидание с искусствоведом в штатском, случается у героя дважды. Это проза поэта, пронизанная цитатами из его стихов, разобранных на строки-эпизоды. "Я ль не лез в окно к тебе из ревности, по злобе/ по гремучей водосточной к небу задранной трубе? /.../ Голосом, разрезом глаз с толку сбит в толпе не раз. /.../ Не любила меня отроду, но ты была жива..." Одно из лучших стихотворений Гандлевского "На смерть И.Б." - контрапункт отношений главного героя романа Льва Криворотова и Ани. Проза поэта, где продумано все до мелочей, где слова поставлены рядом, чтобы от их соседства непреложно явился новый смысл, местами перенасыщенная тропами до безвкусицы (в одном абзаце герои "хватаются" то за рифмы, то за соломинку, то за перила, то за шест канатоходца), внезапно стряхивающая с себя все лишнее, лаконичная, пронзительная: "Уличный фонарь, сквозняк из форточки, дачный перрон - любая малость - напоминали Аню, потому что Аню напоминало все...". Текст, который интересно разгадывать и разбирать на уровне композиции, системы образов, фразы. Увлекательное чтение. Проза, где есть над чем думать. В этом же номере - новые стихи Тимура Кибирова и посмертная публикация Бориса Рыжего, конференц-зал, посвященный расколу в либералах, и мемуары Евгении Кацевой. В "Новом мире" нужно читать поэзию: стихи И. Лиснянской, А. Кушнера, Д. Воденникова и дочитывать биографическую книгу В. Новикова о Владимире Высоцком (наиболее эффектную публикацию "НМ" за последнее время, по удачному выражению Андрея Немзера). Редакция предлагает в качестве главного блюда повесть Валерия Попова "Очаровательное захолустье". Если судить по прозе, в последнее десятилетие жизнь видится Попову как фантасмагория. Только унылая какая-то фантасмагория. Быт - что в северной столице, что в глубинке - нищенский. Жена - сплошной упрек. Писательский труд не востребован. Рожденная героем ("Валерием Поповым") неслабая идея вывезти творческую тусовку к себе на родину, в южнорусское местечко "с выходом к морю" оборачивается травмоопасной практикой: "абсолютно бескорыстный человек" не понят ни народными массами, ни местной мафией, ни неблагодарными коллегами. Последние обзывают Валерия Попова (героя) растворимой рыбой и отщепенцем. Валерий Попов (автор) в долгу не остается, прозрачно изменив фамилии питерских товарищей (по искусству), не щадит никого. Сутолока правдоподобно-неправдоподобных событий, в которых пытается разобраться бодрящийся герой. Боюсь, что читатель, как и я, быстро оставит подобные попытки, утомительные и бессмысленные. Свой вариант фантасмагории предлагает и "Октябрь" - повесть Бориса Хазанова "Возвращение". Профессионально сделанный текст, без особой глубины и эстетических открытий. Эмиграция, вполне любительский диссидентский журнал и весьма успешная организация профессиональных нищих, склока и там и там, пустые рассуждения о России, мания преследования, чувство вины перед оставленной женой, варианты возвращения (сны) и отсутствие малейшего желания возвращаться - к перебранкам с женой, нищете, грязи, к жизни под гэбэшным колпаком. И как будто к герою Хазанова обращается Анатолий Найман в опубликованных здесь же стихах: "Не бормочи, дурак, судьбу не гневи,/ Выйди, пройдись, в бешенстве пусть дрожа:/ это она, жизнь, пусть без любви,/ это она, пусть на конце ножа.// Вспомни про тех, кто назывался "мы"/ и кого мы больше не соберем -/ дорого бы дали за холод и мрак зимы,/ за облысевший луг, подъезд с блатарем./ Выпей хотя б за них..." То, что не выходит у Попова, удается Георгию Баллу в повести "Дыра", опубликованной "Дружбой народов". Балл живописует "прыщавый городок" Сажино, дыру у черта на куличках, где празднуют, горюют, поют, вспоминают прошлое и - пьют. Дыра - не только образ, она наличествует в натуре, посреди центральной площади, главная достопримечательность, сродни миргородской луже. В Сажине принято считать, что это ход в Америку. Черная дыра, где все может исчезнуть и откуда все что угодно может явиться, сродни Интернету, опутавшей весь свет мировой паутине, где отыскала Адолия себе жениха-англичанина. Столь же виртуального, как вся сажинская реальность. И с тех пор городок стал жить "в условиях свадьбы". Рекомендованными к чтению главным редактором "ДН" "Песнями Птерота" В. Пискунова можно озаботить разве что специалистов по детской сексопатологии. Стоит прочесть вторую тетрадку - литературные обзоры Н. Ивановой, М. Ремизовой и А. Урицкого, полемику А. Мелихова с А.Солженицыным и замечательные мемуары Бориса Фридмана "Мои военные дороги", о которых, надеюсь, будет возможность поговорить в следующем обзоре, по завершении публикации. А что Вы думаете об этом?