Человек, который сказал «Асса!»: умер Сергей Соловьев
Каждый его фильм становился событием и для критики, и для обычных зрителей — не столь уж частое дело в кинематографе. И он всегда, даже в самые свирепые по части цензуры советские годы, умел сохранять собственное лицо — и как человек искусства, и как гражданин. Он не был из тех режиссеров, что выпускают по картине в год — но 19 снятых им за полвека работ навсегда вошли в золотой фонд отечественного кино. Сегодня, 13 декабря, Сергея Соловьева не стало. «Известия» отдают дань памяти великому кинематографисту.
Сергей Соловьев родился 25 августа 1944 года в семье военного — и мало что предвещало грядущую кинокарьеру. Впрочем, уже в 14 лет он вышел на сцену — сразу в ленинградском БДТ; режиссер Игорь Владимиров встретил Сергея на Невском и понял: вот его герой для «Далей ненаглядных». Затем были театр при Дворце пионеров, ВГИК, «Мосфильм» — обычный, в общем-то, путь советского режиссера. Но в Соловьеве было что-то, не дававшееся ему слиться с толпой коллег — в отличие от большинства в своем поколении он не шел в фарватере «шестидесятников», с их уже не казавшейся столь искренней романтикой «комиссаров в пыльных шлемах». Он смотрел совсем в другую сторону. И, как героиня еще не снятой «Ассы» Алика, видел в компромиссе не предательство и не глупость, а дикость. Эстет и интеллектуал, Соловьев мог простить и стерпеть, наверное, многое — но никак не дикарство.
Его часто называли молодежным режиссером — и действительно, почти все его фильмы так или иначе связаны с темой юности. Больше того, «Асса» в 1987 году стала для многих тогдашних подростков первым сигналом, что в стране реально что-то меняется. Что отныне и у них есть свой голос — не официозный комсомольский «речекряк», а живой, рок-н-ролльный голос человека. «Перемен требуют наши сердца!» — именно тогда, в «Ассе», песня «Кино» впервые прозвучала на всю страну и стала негласным гимном перемен. Цой, Гребенщиков и Сергей Бугаев-Африка, именно после «Ассы» ставшие знаковыми фигурами не только для относительно немногочисленных поклонников советского андерграунда, но для всей молодежи страны.
В том, что, образно говоря, дал эфир этим голосам улыбчивый бородач за 40, в прошлом член ЦК ВЛКСМ (по его собственным словам, впрочем, не знавший даже, где это самое ЦК находилось), человек, в общем-то, немолодой — по тогдашним меркам, — была, конечно, некоторая ирония. Но уникальность Соловьева и состояла в том, что он каким-то странным внутренним чутьем умел улавливать тонкие флюиды, распространявшиеся в довольно душной атмосфере советского быта и бытия еще в 1970-е.
Уже первый фильм 26-летнего выпускника ВГИКа — экранизация пьесы Горького «Егор Булычов и другие» привлекла к себе внимание многих ценителей кино — заезженная, казалось бы, пьеса пролетарского писателя внезапно обернулась опытом экзистенциального исследования, превратившись из социальной драмы в иносказание. Видимо, именно поэтому картину продержали два года на «полке». За это время Соловьев успел снять еще одну экранизацию — пушкинского «Станционного смотрителя», — и эта достаточно традиционная работа принесла ему признание в Европе (приз Венецианского фестиваля телевизионных фильмов). Собственно, «Смотритель» стал, пожалуй, и первым опытом режиссера в молодежной тематике.
Последовавшие за тем «100 дней после детства», изысканная артхаусная драма, полностью перевернули представления о «детском» кино в СССР и сегодня не потеряли актуальности — впрочем, как может потерять актуальность тема первой любви, раскрытая Соловьевым с невероятным тактом и целомудрием, счастливо избежав ханжества и фальши, столь часто присущих фильмам «до 16». Картина стала началом трилогии, продолженной «Спасателем» и завершенной «Наследницей по прямой» — все эти фильмы сегодня стали настоящей классикой отечественного кино.
Впрочем, сам автор не очень-то жаловал приставший к нему ярлык «молодежного» режиссера. «Мне на самом деле на тему молодежи наплевать. Честное слово, если бы со стариками что-то живое наметилось, я бы с удовольствием снял бы что-то про стариков. Просто молодежь на меня неизменно производила впечатление людей живых и настоящих. Не замученных стилем жизни и пропагандой», — признавался он в интервью «Известиям».
Сам Соловьев к началу 1980-х был уже общепризнанным мэтром — его приглашали в жюри международных кинофестивалей, на родине его фильмы становились хитами в прокате. Но фильм, которому суждено было стать для него главным, был еще впереди. «Асса» произвела революцию не только в кинопрокате, став первым шагом по превращению его в полноценный шоу-бизнес, — когда до того премьеры фильмов сопровождались у нас рок-концертами, скандалами (первый секретарь Московского горкома Ельцин, по слухам, распорядился не давать «добро» на сомнительные мероприятия — и Соловьев дошел до самого Горбачева) и почти полноценной шумихой в прессе? Революция случилась и в умах — многие зрители, особенно старшего поколения, выходили из зала в недоумении: что за песни? Что за странные люди на экране? При чем, в конце концов, Павел I?
«Асса» и ломала привычку к линейному неторопливому повествованию, и рушила гласные и негласные запреты на изображение в кино реальностей позднесоветского мира и быта (от нарождавшейся мафии до милицейского произвола), и выводила в большой мир диковинный московский концептуализм (арт-объекты в комнате Бананана были созданы группой «Гнездо»). Для немногих счастливцев, которым удалось добыть билет на премьеру в московском ДК МЭЛЗ 1 апреля 1988-го, и многих просто зрителей, валивших в обычные районные кинотеатры увидеть «настоящих» БГ и Цоя (а потом пытавшихся выяснить — что же это за Ник Кейв, «певец мой самый любимейший»), «Асса» стала, по сути, воплощением того странного и чудного (с возможностью обоих вариантов ударения) времени, вошедшего в историю страны под именем «перестройка». Которое, будем надеяться, никогда уже не повторится — ни трагедией, ни фарсом.
«Для меня на сегодняшний день существуют только два не скомпрометировавших себя общественных института — искусство и Писание Божие», — говорил Соловьев в 60 лет. Для многих, наверно, это признание тогда прозвучало парадоксом — или капризом знаменитого режиссера. Но и впрямь: всю свою жизнь Соловьев служил искусству без единого взыскания со стороны муз. В его фильмографии не найти проходную работу — пусть и не каждую из его поздних картин можно назвать удачной, но фальшивок среди них нет ни одной. А если, как заметил некогда кто-то, искусство есть разговор человека с божественным — то трудно будет опровергнуть слова великого режиссера. Сегодня неторопливая беседа Сергея Александровича перешла на иной, нематериальный уровень. Нам же будет недоставать его слов и образов.