«Избавить от глухоты можно будет за 10 шагов»
Российский ученый Денис Ребриков и его научная группа разработали программу редактирования эмбриона человека для избавления от наследственной глухоты. На новый метод лечения нужно получить обязательное разрешение как минимум двух инстанций Минздрава: этического комитета и департамента лекарственного обеспечения и регулирования обращения медицинских изделий. Если визы будут получены и вмешательство реализовано, Россия станет первым государством в мире, где генная модификация человека будет проведена официально. Однако в октябре руководство Минздрава признало, что на сегодняшний день развитие технологий редактирования генома таково, что об их клиническом применении говорить рано. Об основных этапах программы, которая уже запущена, Денис Ребриков рассказал в интервью «Известиям».
— Сколько этапов в вашей программе, которая предусматривает избавление от наследственной глухоты?
— Избавить от глухоты можно будет за 10 шагов. Сначала мы полностью секвенируем (определим последовательность нуклеотидов. — «Известия») геномы будущих мамы и папы. На втором этапе возьмем не менее 12 ооцитов (яйцеклеток) у мамы и три образца эякулята у папы. Третий шаг — это микроинъекции в каждую яйцеклетку смеси Cas9 (редактирующий элемент) со сперматозоидом. Эти микроинъекции проводятся в день получения ооцитов. Редактируют пять зигот (клеток, содержащих двойной набор хромосом от папы и мамы. — «Известия») и две оставляют без вмешательства. Четвертый этап включает полное секвенирование геномной ДНК всех 250 клеток полученных бластоцист (эмбрионов на ранней стадии. — «Известия»). Дальше следует сравнение этих текстов с полными геномами будущих родителей.
— Для чего это нужно?
— Надо убедиться в том, что индивидуальный препарат для исправления мутации действует безопасно и эффективно. А это значит, что ни в одной из отредактированных бластоцист не выявлены ошибки.
— Что происходит, если всё сработало без ошибок?
— В этом случае на шестом этапе мы проводим повторное редактирование еще не менее пяти зигот с последующим полногеномным секвенированием. Но берем уже не все 250 клеток, а всего 5–7. Дальше опять сравниваем геномы этих клеток с полными геномами родителей.
— Что на восьмом этапе?
— Если не выявлено ошибок при сравнении, мы считаем эмбрион пригодным для переноса и предъявляем наши данные регулятору. То есть в Минздрав. Допустим, он признает наш эксперимент доказательным, и тогда десятый шаг — это подсадка эмбриона будущей маме.
— На каком этапе вы находитесь сейчас?
— Мы прошли большую часть пути. У нас есть геномы глухих родителей, есть проверка эффективности препарата на соматических клетках, есть предварительная оценка безопасности. То есть мы выходим на финишную прямую окончательного подтверждения безопасности. Но, к сожалению, я не могу ответить, когда мы его получим. Разброс большой — от месяца до года.
— Пара, которая участвует в эксперименте, уже отдала вам клетки?
— Только соматические. Мы пока не собирали половые, однако рассчитываем это сделать в ближайшее время.
— Что же будет для вас стопроцентной гарантией безопасности технологии?
— Стопроцентной гарантии не даст никто в мире. Даже когда пациент принимает аспирин, есть риск неожиданной (индивидуальной) реакции его организма на хорошо проверенную таблетку. Мы создали документ: «Протокол проверки эффективности и безопасности». Если получим заявленный в нем уровень безошибочной работы препарата, можем подать документы на запрос его клинического применения. Никто не гарантирует, что протокол одобрят. Регулятор может рассмотреть и сказать, что мы, например, занизили планку по числу экспериментальных повторностей или уровню эффективности. Хотя в научном сообществе, где мы уже обсуждали документ, все говорят, что наши требования даже немного завышены и труднодостижимы. Мы установили довольно высокие критерии качества, поскольку надеемся, что это будет первый разрешенный случай применения редактирования генома на уровне эмбриона.
— Существуют ли какие-то непреодолимые проблемы?
— Это клеточный мозаицизм (наличие в тканях генетически отличающихся клеток. — «Известия»). Никто не гарантирует, что в оставшихся 250 клетках мы имеем точно такую же картину, как в пяти проанализированных. Мозаицизм — действительно непреодолимая проблема. Если бы мы могли проанализировать все клетки, не разрушая их, и убедиться, что в них всё идеально, эксперимент был бы надежнее.
— Но ведь мозаицизм встречается и в природе без всякого редактирования.
— Конечно, но у природных явлений нет критиков. Нас же будут контролировать, что называется, с пристрастием: «А вы доказали, что все клетки эмбриона точно правильные?» И я всегда буду вынужден ответить: «Нет, мы не можем проверить все клетки, потому что проверка их разрушает». Тут или дудочка, или кувшинчик: или проверка, или живая клетка.
— Контроль, который не разрушает клетки, невозможен даже в теории?
— Пока нет, даже близко. Единственное, что мы умеем — определять последовательность ДНК химическим способом. А это означает полное разрушение самой клетки. Никаких технологий вроде «посмотреть на ДНК в живой клетке под микроскопом» нет и близко.
— Я знаю, что сейчас даже при экстракорпоральном оплодотворении иногда переносят не совсем правильные эмбрионы. Почему так случается?
— Именно так. Это происходит, когда исчерпаны все возможности. Например, женщина старше 45 лет и у нее большой процент анеуплоидии — неправильного числа хромосом. В безвыходной ситуации мы иногда переносим анеуплоидный эмбрион, закладываясь на то, что в результате развития эта аномалия уйдет. И в некотором проценте случаев действительно рождается нормальный ребенок. Биология так устроена, что клетка по ходу развития себя немного подправляет, регенерирует, чинит. Даже наличие уже зафиксированного нарушения в эмбрионе не гарантирует, что ребенок родится с хромосомной патологией. Но лучше, конечно, переносить эмбрион без анеуплоидии.
— Если возвратиться к той патологии, которую вы собираетесь лечить: у каждого человека может родиться глухой ребенок?
— Нет. Но у каждого может родиться ребенок с моногенным заболеванием. Ведь любой из нас — носитель нескольких поломанных генов. В среднем у каждого человека пять таких генов, но лишь в одной копии из двух (вторая копия работает и человек здоров). Но совпадение поломок у папы и мамы может привести к наследственной болезни у ребенка. Конечно, вы можете заранее узнать об этом, сдав анализ. Но этого ведь никто пока не делает. К сожалению, сегодня люди узнают о поломанном гене «практическим путем», то есть у родителей сначала рождается больной ребенок, а уже потом они пытаются понять, почему так произошло.
— Хорошо, допустим, у вас всё получится. А что дальше? Неужели такая архисложная технология пригодится только для небольшого числа моногенных заболеваний?
— После того как мы проверим технологию на очень узких когортах глухих или людей с моногенной карликовостью, станет возможным исправление полигенных предрасположенностей. Это работа с высокими рисками развития патологий сердечно-сосудистой системы, нейродегенеративных заболеваний, в принципе — любых других систем. Если мы прочитаем гены потенциальных родителей, мы можем, проанализировав их сочетание, сказать: «У всех ваших детей будет высокий риск раннего инсульта». Наверное, следующим шагом будет предложение: «Хотите, мы это поправим?»
— Что сейчас говорят в Минздраве? Там готовы подписать разрешение на применение технологии?
— Там говорят: «Пока не увидим результаты проверки эффективности и безопасности — не будем ни о чем разговаривать». Они правы.
— Но ведь есть еще мнение общественности...
— Да. В мире могут в принципе запретить рождение детей с геномным редактированием на стадии зиготы. В этом случае вопрос будет стоять ребром: готово ли государство преодолеть мировое вето? Пока в мире никакими всемирными организациями такое вето не наложено, но движение к этому есть.
— И в этом случае решение будет принимать всё равно Минздрав?
— Вероятно. Только у него есть механизмы допуска препаратов и технологий под конкретного пациента. В чем-то похожие разрешительные механизмы — персонализированное протезирование или разрешение на применение незарегистрированного препарата под конкретного пациента (по индивидуальным показаниям). Как только наш эксперимент будет закончен, мы представим регулятору данные. Можно это сделать даже не на локальном, а на мировом уровне. Можем вывесить их на международном портале ClinicalTrials.gov и показать всей общественности: «У нас есть вот такие доказательства безопасности геномного редактирования — что по этому поводу думает «мировой мозг»? Если в мире скажут, что проверки корректные, почему бы тогда и не начать применять эту технологию.
