Михаил Зощенко, чье 125-летие со дня рождения мы отмечаем, — один из популярнейших русских писателей. О его творчестве выпущены десятки книг и многие сотни статей. Его биография изучена подробно, дотошно, но один ее сюжет, на мой взгляд, заслуживает особого внимания. В нем судьба Зощенко переплелась с судьбой человека, которого он считал своим антиподом, о котором часто вспоминал с ужасом и отвращением, чьей участи страшился…
Зощенко стал пробовать свои силы в писательстве подростком; юношей бывал на литературных вечерах, благо в родном Петербурге их случалось немало. Там он видел поэта с «чуть иронической, загадочной улыбкой», читавшего «мишуру». Звали его Александр Тиняков, публиковался он обыкновенно под псевдонимом Одинокий. Минуло десять лет, и в начале 1920-х Зощенко, уже известный писатель, снова стал встречать его...
Позже, во время Великой Отечественной, Зощенко опишет их встречи в своей лучшей, но ставшей для него роковой, книге «Перед восходом солнца»: «Порывшись в своем рваном портфеле, поэт вытащил тоненькую книжечку, только что отпечатанную. Сделав надпись на этой книжечке, поэт с церемонным поклоном подарил ее мне. <…> В этой книжечке имелось одно стихотворение под названием «Моление о пище». Вот что было сказано в этом стихотворении: «Пищи сладкой, пищи вкусной / Даруй мне, судьба моя,— / И любой поступок гнусный / Совершу за пищу я. / В сердце чистое нагажу, /Крылья мыслям остригу, /Совершу грабеж и кражу, / Пятки вылижу врагу!»
Эти строчки написаны с необыкновенной силой. Это смердяковское вдохновенное стихотворение почти гениально. Вместе с тем история нашей литературы, должно быть, не знает сколько-нибудь равного цинизма, сколько-нибудь равного человеческого падения. <…> Он сбросил с себя всю мишуру, в которую он рядился до революции. Он стал таким, каким он и был на самом деле, — голым, нищим, омерзительным. <…> Этот поэт Т. действительно стал нищим. Он избрал себе путь, который он заслуживал. <…>
Образ этого поэта, образ нищего — остался в моей памяти как самое ужасное видение из всего того, что я встретил в моей жизни. Я мог страшиться такой судьбы. Мог страшиться таких чувств. Такой поэзии. Я мог страшиться образа нищего».
«Перед восходом солнца» — не мемуары, а художественное произведение, где собраны страхи самого автора и описаны попытки их победить.
Зощенко считал, что эта повесть поможет солдатам на фронте стать смелее, поддержит силы людей в тылу. Ее стали печатать в журнале «Октябрь», но поступил приказ публикацию прекратить. На Зощенко обрушился шквал критики. Да, это была ещё критика – брань последует позже. Вскоре — без ведома автора — журнал «Звезда» перепечатал из «Мурзилки» «Приключения обезьяны» — рассказ, за который его буквально втоптали в грязь.
Сначала было постановление ЦК ВКП (б), а потом доклад Жданова, в котором Зощенко был назван подонком литературы, мещанином и пошляком. Вспомнил Жданов и «Перед восходом солнца»: «Зощенко выворачивает наизнанку свою пошлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием, с желанием показать всем: смотрите, вот какой я хулиган».
Не правда ли, очень напоминает суждения героя повести о стихах Тинякова? После этого разгрома Зощенко исключили из Союза писателей, лишили продовольственных карточек, публикации за последующие семь лет можно пересчитать по пальцам. Писатель вынужден был продавать вещи, вернуться к сапожному ремеслу, чтобы прокормить семью.
Вспоминал ли он в эти годы о Тинякове, о том как тот, вернувшись с Соловков в 1933-м, в письме просил его о помощи? Документальных свидетельств этого нет, впрочем, круг общения Зощенко резко сузился: многие друзья прекратили с ним отношения, со случайными знакомыми он не откровенничал.
Летом 1954-го состоялась встреча опальных Зощенко и Ахматовой с английскими студентами, и на ней Михаил Михайлович позволил себе осторожно — это подтверждается стенограммой — выразить несогласие со словами Жданова о себе.
Последовал новый разнос, на сей раз в кругу собратьев-писателей. «Потерял достоинство советского человека!» — говорили ему в лицо. Ответное выступление Зощенко обросло легендами, долгое время передавалось в вольном изложении. Даниил Гранин разыскал стенограмму, опубликовал. Вот концовка: «Я могу сказать: моя литературная жизнь и судьба при такой ситуации закончены. Я не могу выйти из положения. Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын! Как я могу работать? <…> У меня нет ничего в дальнейшем! Я не стану ни о чем просить! Не надо вашего снисхождения, ни вашего Друзина (тогдашнего главреда журнала «Звезда»), ни вашей брани и криков! Я больше чем устал! Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею!»
После этого Зощенко вышел из зала, не дожидаясь решения писательского собрания. Это был бунт, разрыв со средой, ставшей ему чужой и отвратительной. Последние годы жизни он не предпринимал особых попыток вернуться в литературу. Не было ни сил, ни здоровья, ни, наверное, желания.
За без малого 30 лет до Зощенко такой же бунт совершил и Александр Тиняков: вышел из Всероссийского союза писателей, после того как его стихи, рецензии, статьи перестали принимать в печать. Заявил, что путь честного писателя теперь в нищие.
У Тинякова была жена, библиотека, он продолжал писать, вел очень откровенный дневник, где язвил почти всех советских писателей, делая исключение разве что для очень модного и обеспеченного в то время Зощенко. Словно видел в нем будущего товарища по несчастью. И по бунту.
Автор — писатель, лауреат премии правительства РФ и «Большой книги»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
