«Быть артистом — значит противостоять ожиданиям»
Одна из главных звезд британской прогрессив-музыки, основатель группы Porcupine Tree Стивен Уилсон рассказал «Известиям» о том, как ему удается быть равно интересным интеллектуалам и широким массам и почему он предпочитает играть перед танцполом, а не «сидячим» партером. В Москве артист дал большой концерт, программа которого повторяет три аншлаговых шоу в лондонском Альберт-холле.
— Три шоу в Альберт-холле с программой, которую вы показали в России, проходили в «сидячем» зале. В Москве — площадка с танцевальным партером. В каких залах вы любите выступать больше?
— Я не очень люблю играть «сидячие» шоу. Когда программа содержала много фундаментальных, эпических и просто продолжительных по времени композиций, был смысл в использовании сидячих площадок, теперь в этом нет такой необходимости. В нынешнем трек-листе немало вещей, под которые люди могут даже танцевать. Несмотря на то что в основе программы нового тура лежит множество интересных визуальных эффектов, это, если позволите так выразиться, все-таки еще и рок-н-ролльное шоу.
— Каждый ваш концертный тур становится все более зрелищным. Как реагирует на это публика?
— Зритель меняется, а я, как творец, должен это предугадывать и тоже эволюционировать — от альбома к альбому, от тура к туру. И мне это нравится. В последние годы я вижу гораздо больше женщин и молодежи среди зрителей, что здорово. С другой стороны, возможно, некоторые мои старые поклонники потеряли интерес к тому, что я делаю сейчас. Я действительно несколько отошел от «металлической» составляющей. Живу чувством постоянного обновления. Быть артистом, художником — это еще и значит противостоять ожиданиям, а не просто угождать уже существующей аудитории.
— Ваша последняя работа To The Bone действительно местами танцевальная. Да и хитовости в ней ощутимо больше, чем раньше. В чем причина?
— Я рос на интеллигентной поп-музыке 1980-х, и это фантастические мелодии и настроения The Cure, Joy Division. Среди моих фаворитов также Tears For Fears, Duran Duran, Depeche Mode, Talk Talk, Кейт Буш. Позже к ним добавилась музыка 1960-х и 1970-х — прогрессив-рок, джаз, краут-рок. Ведь и в своей собственной музыкальной карьере я занимался довольно разными проектами, и когда настала пора полностью отдаться сольному творчеству, все стороны и меня самого, и повлиявшей на меня музыки слились воедино.
Но и пять моих сольных альбомов — разные. Последний более плотно связан с моей душой. Я как будто бы взял за основу доступные и запоминающиеся мелодии и ритмы 1980-х и разбавил их амбициозными экспериментальными штуками. Так что To The Bone — это микс музыки для интеллектуалов с доступной хитовостью поп-сцены.
— Сейчас мода на реюнионы знаменитых брендов в шоу-бизнесе. Нет ли планов реформировать Porcupine Tree?
— Я бы солгал, если бы сказал, что не испытал радости от своеобразного прошлогоднего реюниона ABBA с двумя новыми треками и объявлением о предстоящем голографическом мультимедийном туре. Но думаю, сама история говорит, что подобные вещи почти никогда не доставляют истинного удовольствия… Знаете, я не особо ностальгирую, когда дело касается музыки. Я всегда ищу новую.
Конечно, мне нравятся старые записи Led Zeppelin или Pink Floyd, но я их редко слушаю сейчас. Вы смотрите на Боуи, слушаете его в большей степени через музыкальную призму 1970-х, а все более позднее, как я считаю, было у Боуи не столь выразительным. То же самое и с Принсом. Он был на самом острие в 1980-х, а уже в 1990-е как-то перегорел. Все это иллюстрирует мою точку зрения, что у каждого артиста есть период, когда тот находится на творческом пике.
Особенно это касается групп, потому как, если вас в коллективе три, четыре, пять человек, то все должны согласиться с тем, какую музыку вы собираетесь играть. И в итоге это становится вашим слабым местом, и избежать самокопания почти невозможно. Роберт Фрипп из King Crimson — хороший пример исключения из этого правила. Ему удавалось уходить от подобных проблем, потому что он постоянно обновлял музыкантов King Crimson.
И это один из способов продолжать двигаться вперед: ты остаешься прежним, но меняешь вокруг всех остальных. Когда у вас один и тот же состав в течение какого-то времени, придет момент, когда вы создадите свой собственный музыкальный словарь. Больше нечего сказать...
— С какими мыслями вы вновь приезжаете в Россию, где впервые вышли на сцену в 2008 году как фронтмен группы Porcupine Tree? Мир и все мы настолько поменялись за десяток лет…
— О да! Эти вещи постоянно роятся в моей голове. Собственно, множество подобных проблем затронуто и в текстах моего последнего альбома. To The Bone рассуждает на темы природы правды, фейковых новостей, проблем с беженцами, всевозможных кризисах, терроризме. А так как я на профессиональной сцене уже 30 лет, мне очень занятно наблюдать за тем, как меняется мир, причем не обязательно в лучшую сторону. Как интернет, как вездесущие компьютеры изменили и весь мир, и права человека.
Поменялись взаимоотношения людей с новостями, политикой, музыкой, кино, с той же порнографией. И в связи с этим многие вещи, невозможные прежде, становятся реальностью. Вы могли себе представить, чтобы во времена, когда мы жили без лэптопов и интернета, например, в президенты или топовые политики мог прорваться такой человек, как Дональд Трамп? Становится больше «жести»… Раскрутиться на слухах, скандалах стало гораздо проще. И это стиль современной политики, которая ничего общего не имеет с реальной жизнью. Бренды и знаменитости влияют на людей. Темное время...
— Насколько сильно вас интересует политика?
— Если честно, не очень. Я артист, музыкант. Стараюсь нести людям красоту. Любовь, потери, милосердие, агрессия — всё это находит отражение в творчестве. А политика — вещь противоположная любви. Но эта сторона нашей жизни так или иначе влияет почти на каждого творческого человека. Да и игнорировать вещи, связанные с политикой, но влияющие на жизнь каждого, тоже невозможно. Я имею в виду не только США, но и Европу с Англией и их Brexit…
— Недавно в российских соцсетях и по стране прокатилась волна скандалов вокруг контента рэперов и прочих андеграунд-артистов, были отменены концерты некоторых из них. Но затем в Госдуме состоялся круглый стол представителей власти и субкультуры…
— Это обычная история — политики всегда стремились использовать музыкантов и популярных людей в своих целях. Особенно в США — посмотрите на их выборы и участие различных артистов в предвыборных кампаниях. Политики ищут пути влияния на более молодежную аудиторию. Это происходит и у нас, в Великобритании, вспомним хотя бы Тони Блэра и Ноэля Галлахера. Что же касается рэпа и хип-хопа — то я далеко не эксперт в этой музыке, но она более политизирована, что ли…
Да и вообще изначально — это музыка «черных» улиц. Пожалуй, рэп — больше о «революции» и неповиновении властям, чем какая-либо другая форма в поп- и субкультуре. И она имеет право на существование, борьбу с истеблишментом, получение молодежью альтернативной информации... Получается, истеблишмент пытается сделать альтернативную культуру частью себя. Несколько противоречиво, не правда ли?
— Как вам удается соблюдать баланс между двумя движущими силами в вашем творчестве? С одной стороны, вы верны себе как художнику, а не думаете лишь о том, чтобы понравиться другим. Но, помимо этого, вы стремитесь оказать как можно большее влияние на как можно более широкую аудиторию.
— Это и есть великий парадокс всей индустрии поп-музыки: чтобы создать что-то действительно особенное, вы должны сделать это очень по-своему, оригинально и даже эгоистично. И все артисты, о которых мы говорили до сих пор, создавали музыку, в первую очередь чтобы порадовать себя. Однако это еще и бизнес. Если вы хотите быть профессиональным артистом, то должны еще и зарабатывать, поэтому без завоевания аудитории здесь никак. И это почти полная противоположность идее творчества. У нас есть немало примеров людей, которые были неспособны играть в эти «игры», будь то Курт Кобейн или Сид Барретт. Но я не верю, что это каким-либо образом повлияло на чистоту музыки, которую они создали.
— Как вы решаете, говорить ли вам со сцены о чем-то совсем личном или держать сокровенное в душе?
— Да, у меня есть собственные твердые взгляды, но я не проповедник и не хочу использовать для обращения в мою веру людей, которые любят мою музыку и меня самого за эту музыку. Но посредством своих текстов я, как бы держа в руках зеркало, говорю: «Вот что я вижу. Ты узнаешь себя в зеркале? Вы узнаете себя в этих песнях?» Но и в этом я еще не достиг пика мастерства. Смотрю на таких артистов, как Моррисси (британский музыкант и поэт, основатель инди-рок-группы The Smiths. — «Известия»), которые даже не играют на фестивалях, где продают хот-доги, и восхищаюсь ими. Но в то же время он расстраивает многих людей, которые любят его музыку, но при этом ощущают на собственной шкуре давление «проповедника» Моррисси. Это очень серьезная тема, и у нее очень тонкая, хрупкая грань.
Стивен Уилсон — четырехкратный номинант на премию «Грэмми», фронтмен и участник множества музыкальных проектов, в том числе культовой прогрессив-рок группы Porcupine Tree.
Играет на гитаре басу, арфе, флейте и других инструментах. Автор пяти сольных альбомов и соавтор более 20 альбомов групп.
