Неореализм по-ливански: «Капернаум» отправляет зрителя в нищий Бейрут
В российском прокате — ливанский фильм «Капернаум» Надин Лабаки. Лауреат приза жюри основного конкурса и приза экуменического жюри в Каннах, номинант на «Золотой глобус» и «Оскар». В основе одного из самых титулованных фестивальных хитов сезона — история, которая будет понятна любому зрителю.
Никакого отношения к маленькому древнему городку на берегу Галилейского моря события фильма не имеют. «Капернаум» означает «беспорядок», «бардак» и относится к трущобам Бейрута, где разворачиваются драматические события ленты. Здесь много пестроты зданий, предметов, одежды и людей, а еще немало самого настоящего мусора, разбросанного на улицах.
Открывающая сцена похожа на анекдот: подросток Зейн вызывает в суд своих родителей и обвиняет их в том, что произвели его на свет. Сам Зейн уже сидит в тюрьме, потому что ударил ножом человека. Заседание суда прерывается длительными флешбэками, из которых мы узнаем, с чего началась эта история. Видим, как маленький Зейн жил в грязной квартирке с родителями, которые били детей и не пускали их в школу. Как несовершеннолетнюю сестру Зейна отдали в жены владельцу продуктовой лавки. Как Зейн сбежал из дома, встретил черную иммигрантку и ухаживал за ее ребенком, пока ее не было дома...
Основная проблема современного кино — как завоевать доверие зрителя, создать у него ощущение достоверности происходящего на экране? Поэтому многие режиссеры возвращаются к традициям итальянского неореализма с его непрофессиональными актерами, реальными местами действия и сюжетами, списанными со страниц газет. Вот и Надин Лабаки не надо было подделывать грязь Бейрута — ее достаточно в реальности. А люди, которые играют похожих на самих себя персонажей, должны вызывать те же эмоции, что когда-то герои «Похитителей велосипедов» и «Умберто Д.».
Интеграция сюжета в аутентичную среду в «Капернауме» происходит интенсивно и смело. Например, роль Зейна исполняет мальчик по имени Зейн, беженец из Сирии, который тоже прожил много лет в трущобах и не учился в школе, причем жизнь его была еще более суровой, чем у персонажа. Говорят, этот Зейн даже к концу съемок так и не мог написать собственное имя — не умел. То же с остальными «актерами»: весь ужас их повседневного существования не попал в кадр. По заветам неореализма события смягчены, поданы лирично и с горьким юмором, увидены как бы наивными глазами ребенка.
Зейн, катающий в тележке младенца, обнажающий грудь гигантского манекена в парке аттракционов или «толкающий» седативные на ночных улицах, настолько прост и обаятелен, что зритель поневоле забывает о том, частью какой бесчеловечной социальной мозаики являются эти действия. Но потом, после фильма, на уровне послевкусия, воображение многое дорисовывает к увиденному.
«Актеры» действовали согласно слегка намеченному сюжету, реагируя на обстоятельства так, как они поступали бы в обычной жизни. И если зритель после титров возвращается в свою благоустроенную реальность, то почти все люди из «Капернаума» так и остались там же, в чудовищной клоаке нищего Бейрута, где им придется ежедневно бороться за выживание. Всё это напрямую транслируется с экрана и очень подкупает, а мягкость интонации делает историю зрительской, это не «чернуха», не «жесткач».
Правда в том, что наряду с «Капернаумом» существуют куда более радикальные кинематографические «вторжения» в действительность, например, Ульриха Зайдля, Михаэля Главоггера, Сергея Лозницы и, конечно, Ильи Хржановского, который сотряс мир своим проектом «Дау». Игровое и документальное начала смешаны там эффектнее и тоньше, но гуманитарный эффект таких фильмов, как «Капернаум», значительно выше.
